Наследники по прямой.Трилогия

Давыдов Вадим

– Покажу, – покладисто кивнул Гурьев. – Возможно, очень даже скоро. Да какое там войско, господа, – смешно даже говорить.

– Опять скромничаете, – прищурился генерал. – По вот этой только справочке чуть не четыре тысячи сабель выходит, никак не меньше. А на самом деле, по моим куда более современным данным – от шести до семи, да полностью вооружённых и укомплектованных, с приданной артиллерией и бронетехникой. Кавалерийскомеханизированная бригада.

– Вот так так, – не удержался от восклицания ктото из офицеров.

– Всё равно, – Гурьев сделал маленький глоток и поставил стакан с водой на стол. – Это войско – не для набегов и диверсий.

– Но вы ведь и нас не в диверсанты тут подготавливаете, мосты взрывать да паровозы портить?

– Никак нет, Николай Саулович, – кивнул Гурьев. – Поскольку в такой деятельности ни большого смысла, ни перспективы не усматриваю. Диверсантская наука лишней не будет, однако она играет роль исключительно вспомогательную. Это ведь

лет восемьдесять тому назад, глядя на большевистскую экономическую политику, некий, я бы даже сказал, расцвет частной инициативы, простительно было питать в их адрес некоторые иллюзии. Однако теперь, после ужасов коллективизации и голода, бюрократического перерождения и прочих прелестей, настроения в России, надо полагать, существенно переменились. Чем нам и предстоит в какойто момент воспользоваться. Вот, представьте себе, господа, – Гурьев откинулся на стуле и обвёл каюткомпанию весёлым взглядом. – Год, скажем, от Рождества Христова одна тысяча девятьсот тридцать седьмой. В гарнизон затерянного неведомо где города Урюпинска, в коем расквартирован какойнибудь энский стрелковый полк, приезжает новый командир – на место прежнего, бабника, алкоголика и бездаря. На руках у него – все бумаги, всё честь по чести. И зовут этого нового комполка… Скажем, Прокофьев Михаил Фёдорович, – офицеры инстинктивно повернулись к мичману Прокофьеву, а Гурьев улыбнулся. – И этот новый комполка начинает наводить драконовские порядки. Сначала боевая учёба офицеров, потом отделенных командиров, сержантов, как они теперь называются, а потом и рядовых. В армии теперь, не то что в гражданскую войну, единоначалие, комиссаров не водится, так что – сами понимаете. Да и начальник особого отдела НКВД к нашему новому командиру както особенно благоволит. Может, потому, что они вместе, в один день и час, к месту службы в одном купе литерного поезда прибыли. А может, ещё и потому, что энкаведешный товарищ вовсе даже и не совсем товарищ, а имеет свои, очень специальные, указания.

– Однако…

– Да, господа. И такое случается теперь на просторах России. И никакой идеологии, заметьте. Одна сплошная военноспециальная подготовка. Особист наш с доносами в штаб округа, как я уже намекал, отнюдь не спешит. Проходит полгода, и получается у товарища Прокофьева образцовая воинская часть. Командиры в нём души не чают, красноармейцы иначе как «отцом родным» и не называют. В полку работает Командирский клуб – так теперь называется прежнее Офицерское собрание. Наш комполка, обладая надлежащей подготовкой, знанием психологии и умением читать по лицам, весьма скоро и споро выделяет из массы взводных, ротных и батальонных командиров тех смышлёных, честолюбивых и в то же самое время порядочных крестьянских и рабочих парней, тех сыновей разночинной русской интеллигенции и служилого «чёрного» дворянства, что пришли в армию не финики лопать, а Родину защищать. Именно с ними он работает дальше. Именно из них полгода спустя получаются депутаты в местные советы, сменяющие бывших ставленников партаппарата. Как получаются? А очень просто – так же, как и прежние, теми же методами. Только люди другие, а это – именно это всё и решает. А потом начинается самое интересное. В городе Урюпинске вводится должность военного коменданта, который со своими патрулями практически заменяет беспомощную милицию. Преступность ликвидируется, городская партийная и советская верхушка совершенно под умелым руководством нашего комполка разлагается, поскольку делать ей совершенно нечего, остаётся только водку в бане трескать. Военный комиссар района, в порядке эксперимента, одобренного в штабе округа, направляет призывников исключительно в наш отдельный полк. Для обеспечения бесперебойного снабжения полка и высококачественной боевой учёбы в городе и районе вводится дефакто прямое воинское управление. Колхозы реорганизуются в сельскохозяйственные артели, оставаясь на бумаге колхозами, в городе открываются мелкие частные лавочки, которые по форме и документации остаются не чем иным, как прежними точками соцторговли. Проходит ещё один год, и что же мы имеем? Мы имеем в Урюпинском районе несоветский строй, подпираемый штыками первоклассного воинского подразделения. В этом подразделении служат те, кто знает свой район и своих соседей, а чужие здесь не ходят. А всего таких мест в округе – пять или шесть. И все эти пять или шесть полков и отдельных батальонов – самые передовые и боеспособные части. И красноармейцы в них не голодают, и младшие командиры с семьями не живут в землянках. А в назначенный день и час… – Гурьев посмотрел на завороженно внимающих ему офицеров и улыбнулся: – Вот такая фантастика, господа. Это, пожалуй, похитрее будет, чем десяток заводов и мостов взорвать. Что скажете?

– Богатое у вас воображение, Яков Кириллыч, – покосился на него Матюшин. – Полагаю, однако, после всего, вами устроенного да мною увиденного… Както верится, что и такое вполне осуществимо.

– Ну, так ведь это пока только очень грубая схема. Набросок всего лишь, – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – А детали как раз находятся в процессе проработки. С деталями – будет ещё осуществимее.

– И что же у вас, там, – Осоргин махнул рукой на

восток, – единомышленники имеются?

– Ну, вас же я нашёл, господа, – улыбнулся Гурьев. – И там найду. Да и есть уже. Пока немного, но есть. А будет больше. И оченьочень высоко. Но только всё это очень серьёзно, господа. И пение «Интернационала», и отдание чести красному знамени – лишь малая толика неприятных вещей, через которые предстоит при этом пройти.

– По поводу красного знамени имею существенные возражения, – Матюшин поднял руку, как прилежный ученик на уроке. – Мы с вами, Яков Кириллович, это уже обсуждали, считаю необходимым и для господ офицеров озвучить. История наша от самых незапамятных времён красными, багряными стягами и знамёнами сопровождалась. И на поле Куликовом, и в Смутное время русские полки и дружины именно под красными знамёнами шли в бой. Ну, а оттенок – это, по моему скромному разумению, дело десятое. Так что, думаю, вооружённые этим знанием, мы и к цвету знамён быстро привыкнем. А, господа Совет?

Судя по прокатившемуся гулу, обращение было оценено по достоинству, – случайных людей здесь не было, и собравшиеся, как минимум, неплохо знали историю.

– Что же это, – прямотаки какаято параллельная страна получается? Параллельная Россия?!

– А что, – оживился Гурьев, – это простотаки штучная мысль, как говаривал один мой хороший знакомый. Так и назовём наш проект. Проект «Параллель».

– А средства?

– А средства, и технические, и финансовые, – всё будет, господа. Это – моя забота. С вашей помощью. Но об этом – чуть позже.

Лондон, Кембридж, Мероув Парк. Июль 1934 г

Теперь, когда очередной механизм для поддержания деятельности был запущен и отлажен, у Гурьева появилось время, чтобы заняться химией, физикой и палеонтологией.

Первый же визит принёс целый букет сюрпризов. Гурьев узнал: «гребень дракона», вопервых, действительно принадлежал летающему ящеру неизвестного науке вида, а, вовторых, химический состав материала вызывает гораздо больше вопросов, чем ответов. В ходе процесса, похожего на возникновение костных окаменелостей, а именно окремнения, произошло нечто весьма странное: на месте кремния оказался бор. В результате возникло соединение, в порыве вдохновения названное одним из химиков «боробонитом» – от «бор» и «bones». [216] Однако никаких мыслей по поводу того, каким образом метеоритное железо и «боробонит» взаимодействуют в присутствии «нечистой силы», порождая механические колебания, ощущаемые без помощи специальных приборов, у Гурьева попрежнему не было. Хотя, надо заметить, подобные глубины научных изысканий мало его волновали: в первую очередь, его интересовало практическое применение и моделирование процесса, ведь исходный материал был представлен исключительно в конечном и ограниченном количестве.

216

Bones ( англ.) – кости.

Трудно сказать, что потрясло физиков больше – пробивные способности Гурьева или принесённые им для исследования образцы. Самого Резерфорда Гурьев беспокоить не решился, зато напал на Капицу – тем более, что русский физик занимался в некотором роде «смежным проектом», а именно – сверхмощными магнитными полями.

– Мне кажется ваше лицо смутно знакомым, – сказал Капица после короткой церемонии взаимного представления, не выпуская трубку, давно погасшую, из рук. – Мы нигде не встречались?

– Меня вы помнить не можете, – спокойно улыбнулся Гурьев, – разве что отца. Я же, напротив, превосходно помню и вашего батюшку, и матушку. При случае передайте нижайший поклон Ольге Иеронимовне [217] от Ольги Ильиничны Уткиной. Надеюсь, это будет ей приятно. Знаете, сейчас сочетание звуков вроде «русский либерализм» или «русская интеллигенция» звучит если не ругательством, то, по крайней мере, употребляется с недюжинной долей сарказма. Я же полагаю – благодаря таким людям, как ваши родители, этот сарказм, в общем, несправедлив и сильно преувеличен.

217

Ольга Иеронимовна Капица (1866–1937), урожд. Стебницкая – известный русский педагог и собирательница фольклора. Леонид Петрович Капица (1864–1919), военный инженер, фортификатор и картограф, строитель и автор укреплений крепости Кронштадт. КапицаМилевские – южнорусская шляхетская фамилия, приписанная к польскому гербу Ястржембских.

– Мир тесен, – Капица несколько удивлённо покачал головой.

– Да уж, на удивление, – согласился Гурьев. – Скажите, Пётр Леонидович, вы верите в сумасшедшие идеи?

– Верю вполне – идеи могут быть весьма сумасшедшими, – Капица жестом пригласил Гурьева следовать за собой. – Давайте взглянем поближе на вашу задачку.

По мере того, как Гурьев излагал ход событий, опуская, впрочем, щекотливые детали личного характера, лицо физика приобретало всё более растерянное выражение. Наконец, он медленно произнёс: