Наследники (Путь в архипелаге)
Шрифт:
Сейчас мальчишки тоже готовились к пионерскому празднику — через несколько дней 19 мая. Над школьным двором, растянутый между столбом спортплощадки и тополем, выгибался, как парус, под теплым ветром широкий кумач:
1987
70 лет Великого Октября
65 лет советской пионерии
Дружина! Крепче шаг на марше!
А потом Егор увидел и настоящие паруса. Почти настоящие. Пунцовые, небесно-синие, пламенно-оранжевые, зеленые, лимонные. Они трепетали над макетом старинного фрегата. Макет
Это был, без сомнения, тот корабль, о котором в нескольких письмах рассказывал Костик Бессонов.
Значит, и сам Костик должен был находиться где-то здесь.
Егор прошел во двор и спросил у ребят, где Бессонов из пятого «В». Но мальчишки пожали плечами.
— Разве он не в экипаже вашего корабля? Старший паренек, по виду класса из девятого, - недовольно сказал:
— Много, кто в экипаже. А как работать — не соберешь.
Егор двинулся со двора, и его опять догнала дробь барабанного марша. Сто двадцать шагов в минуту, удар в полсекунды. Ритм корабельного хронометра... И вспомнив про «Балладу о хронометре», Егор снова ощутил радостную невесомость.
Костик Бессонов оказался дома. Он сам открыл Егору. Узнал, заулыбался:
— Ой... а ничего не писал, что приедешь...
— Так получилось. Мы привели сюда фрегат... Наши ребята сразу уехали в Калининград, а я отпросился на сегодня. Поеду ночью... Мама, наверно, на работе?
— Да... Проходи. У меня котлеты нажарены с картошкой...
Полутемный коридор дохнул на Егора запахом старой коммунальной квартиры. Но просторная комната встретила его солнцем и чистотой. Пахло старым деревом свежевымытого пола, стояло ведро с висевшей на краю тряпкой. Костик радостно сказал:
— Ты садись, я сейчас кончу по хозяйству...
Егор скинул у порога свою казенную обувь («Да зачем ты, — сказал Костик. — Вытер бы, да и ладно... »), прошел, сел на край тахты. Как и в прошлый раз, глянул на Егора с настенной фотографии капитан ВВС Вячеслав Бессонов. Командир вертолета, потерявшего управление после выстрелов с земли и врубившегося в склон горы севернее Герата. У капитана Бессонова были спутаны ветром светлые волосы и смешливо искрились глаза. И уже не первый раз в жизни подумал Егор Петров, как хранят фотографии живые взгляды людей, которых нет на свете...
Звякая ведром, Костик деловито сказал:
— Сейчас я буду тебя кормить.
— Да я пообедал в столовой... Слушай, я мимо вашей школы шел, видел ваш корабль. Ничего себе отгрохали! Ребята с ним возятся, я думал, ты тоже там...
— Да не... — сказал Костик. Он стоял спиной к Егору и выжимал тряпку. Потом пошел к двери. Егор смотрел вслед. Он думал, что имя Костик очень подходит сыну капитана Бессонова. Мальчишка был как сухая коричневая косточка — щуплый, смуглый, с темным ежиком волос. И с родимым пятном на мочке уха, похожим на твердое семечко... Только глаза не были твердыми. И не коричневые они, а желтовато-серые. Порой не по-мальчишечьи серьезные глаза, с тенью недоуменно-печального вопроса.
Вот этими глазами, уже без улыбки, глянул Костик на Егора, когда вернулся. Босой, в подвернутых трикотажных штанах, в забрызганной майке, с мокрыми руками. Молчаливый.
Глуша в себе невольное беспокойство, Егор сказал:
— А я тебе голландку привез. В которой Гай снимался, помнишь?
Костик быстро кивнул. Помнил, конечно, что Егор обещал прислать алую атласную блузу, которая за двадцать лет не потеряла красоты и блеска и очень годилась для матроса сказочного фрегата. На том корабле, который двинется на стадион впереди праздничной колонны...
В письмах столько было про этот корабль! И как его строили в кружке юных моряков, и как выбирали экипаж. И какие пестрые костюмы нужны для этого экипажа.
Егор достал из сумки газетный сверток (выкатилась заодно и курсантская фуражка). Развернул газету.
Розовые отблески разлетелись по обоям, по стеклу фотографии.
— Ух ты, — сказал Костик. Но опять без улыбки. — Спасибо.
Он взял блузу за плечи, прикинул к груди.
— Длинновата, — заметил Егор. — Ну, ничего, мама подошьет.
— Да... Она уже и брюки для нее сшила, белые, тоже с блеском, — вполголоса отозвался Костик. — Давно еще...
— Примерь как следует, Костик.
Он кивнул и так, с опущенной головой, отошел, но не к зеркалу, а к окну. И, увидев замершую спину Костика, Егор быстро встал.
Подошел.
Тихо повернул Костика за плечи. Тот плакал молча, без всхлипов. Капли бежали по щекам, срывались, оставляли на алом атласе влажные длинные следы.
— Что? Не берут в экипаж?
Костик опять кивнул. Точнее, еще ниже наклонилась голова. Егор осторожно повесил блузу на спинку стула, так же осторожно усадил Костика с собой на тахту.
— Расскажи. Может, что-то придумаем.
Сперва он помолчал, конечно, поотворачивался, сердито размазывая кулаком остатки слез. Пробормотал что-то вроде «да ну их всех... ». А потом рассказал (правда, тихо и с перерывами). О том, как неделю назад Дора Борисовна сказала, что седьмым уроком будет внеочередной классный час и на него придет уволенный в запас десантник, будет говорить про Афганистан. И одни обрадовались, а другие заныли, что опоздают в музыкальную школу, в кино и по всяким важным делам. Костику тоже не хотелось оставаться. Понятно почему. Но Дора Борисовна сообщила, что, если кто сбежит, «пойдут письма на работу родителям». Костик разозлился было и решил, что «ну и пусть пойдут». Но тут (уже не при Доре Борисовне, а только при ребятах) начал стонать и жаловаться на жизнь некий Глеб Самойлов, любимец Доры. Наверно, чтобы показать, что он вовсе не любимец, он сказал:
— Придумала тоже: на седьмом уроке киснуть из-за какого-то... Они там воюют за ордена да за валюту, а ты сиди и слушай...
Он, конечно, не помнил про отца Костика Бессонова. И самого Костика, наверно, даже не видел среди других. Но другие-то помнили и видели. И замолчали, и на Костика посмотрели. И тому что оставалось делать? («Ну правда, Егор, что?») Он сказал Глебу:
— Ох и гад же ты проклятый... Тебя бы самого туда...
Глеб (длинный такой и ехидный) сделал глаза щелочками и спросил: