Наследники Скорби

Казакова Екатерина

— Обратить?

— Ну да, — безо всякого стыда признался узник.

Лесане очень захотелось ударить его, но вместо этого она круто развернулась и вышла. В груди клокотал и кипел гнев. Девку, значит, взять?!

Когда обережница вернулась в избу, Тамира бил озноб. Испуганная мать сидела возле колдуна, укрытого мало не десятком тулупов.

— Дочка, ледяной весь, как сосулька! — со слезами в голосе пожаловалась Млада.

— Давай на пол его переложим, — кивнула Лесана отцу. — И ступайте сегодня ночевать к дядьке. Вдруг ночью хуже ему будет, придется

светец теплить, отвары делать, перебужу вас…

Родители закивали.

Когда все ушли, Лесана посмотрела на лежащего без чувств мужчину и принялась медленно раздеваться. Сняла нательную рубаху и скользнула к нему под меховое одеяло. Прижалась нагим горячим телом к окоченевшему, словно деревянному, обняла и отпустила Дар. А как заснула — и сама не заметила.

* * *

–

Ивор, Ивор, проснись!

–

Всклокоченный мужик тряс за плечо закутанного в войлок человека.

–

Что случилось?

–

Разбуженный заворочался, откинул одеяло, и в рассветном полумраке его лицо со следами застарелой усталости

–

кругами вокруг глаз и глубокими складками в уголках рта

–

показалось совсем древним.

–

Нежа померла, а Радислава и Молчана лихоманка настигла.

–

Дождь идет, Дабор?

–

глухо спросил Ивор.

–

Идет, проклятущий,

–

кивнул мужик.

–

Просвета нет. Как бы сильней не разошелся. Ты уж поспеши, родимый. Надо отчитать их, да и…

Заканчивать Дабор не стал.

–

Отчитаю,

–

мужчина свесил ноги с лавки, нащупывая стоптанные сапоги.

В избе было душно, влажно, пахло прелью и дымом, но все одно

–

лучше, чем снаружи, где уже который день с неба сыпался мелкий, как пыль, нудный дождь. Гнилой таяльник! Ой, гнилой! Хоть во что оденься и обуйся, все одно

–

сыро и холодно…

Запахнувшись в кожаную накидку и надвинув капюшон на самые глаза, Ивор шел за Дабором. Он думал: "Девять суток. Прошло уже девять суток…" Девять долгих суток, слившихся в один бесконечный хмурый, скорбный день, которому нет и словно не будет конца. Будто все, кого обережник знал и дал обет защищать, решили умереть, оставив его доживать век с чувством горького стыда и никчемности.

Ноги скользили по залитому водой снежному

насту, и мокрый черный лес, шумящий за тыном, казался навьим миром

–

безрадостным, тоскливым, мрачным. Изба стояла на окраине. А рядом столпились те, кого еще держали ноги: хмурые уставшие люди с остановившимися взглядами и отрешенными лицами…

Ивор оглядел их

–

и сердце сжалось. Из Елашира выходили обозом в тридцать человек. А нынче осталось меньше дюжины… Что за недуг неведомый они на себе принесли и где его сыскали

–

поди теперь дознайся. В Вадимичи приехали

–

в обозе заболели двое. Думали, лихоманка скрутила. Хворые метались в жару, жаловались на озноб и ломоту в костях. Обережник отпаивал их сбором трав, очищал Даром. Да только впусте.

Когда спустя день болящие покрылись черными струпьями

–

тут уж стало ясно, что без помощи не обойтись. Отправили в Цитадель сороку с коричневой ниткой на лапке, вестница упорхнула, и в тот же вечер умер первый из обозников. К ночи

–

еще один.

Через трое суток умерших было уже восьмеро, а лихоманка перекинулась на жителей веси. Похороны в Вадимичах стали делом обыкновенным.

Колдун сбился с ног, силясь помочь людям, чая дождаться подмоги из крепости. Он пользовал больных настоями, омывал отварами, лил Дар без жалости и скупости. От питья и припарок хворым будто делалось лучше. Черные струпья прорывались наконец гноем, но после этого… человек умирал.

Обережник пытался лечить от язв, варил мази на нутряном свином жиру и чистотеле, снова лил Дар. Но проклятые свищи, рубцуясь, усиливали лихорадку. И снова люди гибли.

Вадимичи охватила глухая беспросветная тоска.

Уже не плакали по сгинувшим детям матери, не чернели от горя отцы и мужья, не причитали невесты по женихам

–

сами лежали при смерти. Безысходность завладела каждым домом

.

А хоронить покойников было некому. Уже три избы заколотили наглухо, потому как не осталось сил вывозить тела и предавать их земле. Ивор лишь читал над усопшими отходной наговор, чтобы души покинули непогребенные по укладу тела, вознеслись в вышние небеса. На все прочее не осталось сил.

Насельник Цитадели лишь бился за оставшихся, еще живых людей. Пытался избавить от мученической смерти трехлетнюю осиротевшую Усладу

–

внучки его ровесницу. Лил Дар, унимал жар, очищал кожу от ржаво