Наследники Виннету

Май Карл Фридрих

— Ничего, что может вызвать твою тревогу, — успокоил ее я.

— Но ты будешь стрелять!

— Нет. А даже если и выстрелю, то не в человека.

— И все-таки! Давай лучше поужинаем здесь, наверху.

— Ты хочешь осрамить меня?

— Нет! — ответила она решительно. — Иди!

Мы спустились и без приветствия сели за свой стол. Наступила короткая пауза. Нас бесцеремонно осматривали и оценивали. После чего тихонько посовещались, — по всей вероятности, задумали какую-то выходку.

— Они художники, — пояснил Папперман, присаживаясь за наш стол. — Художники и скульпторы. Им

надо на юг, к апачам, как они говорят!

— Вот как?! Что же они собираются там делать?

— Не знаю. Они мне ничего не сказали. Я понял лишь, что их туда пригласили. Завтра утром они уезжают. Молокососы! Ведут себя, будто у них ума палата! Вы слышали, о чем они спрашивали?

— Да.

— И что я им ответил — кто вы?

— Тоже.

— Я правильно сделал?

— Какая разница? Мне все равно, что думают обо мне эти люди.

— Они прямо-таки вышли из себя. Я предчувствую, что они сотворят какую-нибудь пакость.

— Пусть…

Едва я успел сказать это, как Хоуи встал и медленно направился к нам.

— Не связывайтесь! — предостерег Папперман.

— Наоборот, с удовольствием, — улыбнулся я. — Позвольте мне самому заняться ими и не вмешивайтесь!

Тут Хоуи приблизился, шутовски поклонился мне и спросил:

— Мистер Бартон, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — кивнул я.

— Вы дуете на гармошке?

— А почему нет? Охотно сыграю и для вас.

— А это миссис Бартон? — Он указал на Душеньку.

— Конечно, — ответил я, глядя ему прямо в глаза.

— Она играет на гитаре?

— Может, вы желаете услышать ее?

— Попозже. Сейчас нам нужно вот это.

Он рывком сдернул белую скатерть, унес и спокойно расстелил ее на своем столе.

— Какая наглость! Это же бесстыдство! — не выдержал Папперман и уставился на меня.

Душенька не проявила никаких эмоций.

— Спокойно! — тихо произнес я. — Мы терпеливо снесем все оскорбления.

Тут появился новый хозяин, чтобы обслужить нас. Сначала он принес тарелки и приборы. Едва он отвернулся, как Хоуи унес их к себе. Затем хозяин подал суп. И суповая миска тотчас же перекочевала к соседям. Они быстро ее опустошили и вернули нам. То же самое было проделано с остальными блюдами, в том числе и с фруктами. В конце концов перед нами оказалась груда грязных тарелок, блюдец и чашек. Все происходящее сопровождалось издевками и наглым ржанием.

— И ведь они не негры, не индейцы, а белые! — в смятении воскликнул Папперман. — Что скажете, сэр?

— Вероятно, очень скоро вы услышите, — ответил я, не спуская глаз с разудалой компании… — Когда эти «джентльмены» должны получить свои порции?

— Пожалуй, через часик. Моя старая кухарка уволилась, а новая хозяйка, которая сама готовит, делает это довольно медленно.

— Отлично! Душенька, у тебя есть желание сыграть на гитаре?

— Как ты это себе представляешь? — удивилась она.

— Узнаешь позже. Скажи лишь только — хорошее ли у тебя настроение? Губная гармоника и гитара в моей сумке.

— А револьвер? — уже почти поняла меня Душенька.

— Там же.

— Это опасно?

— Вовсе нет!

— Тогда и я поиграю!

— Прекрасно!

Начинается второе отделение комедии! Занавес поднимается!

Хоуи снова подошел к нам, остановился, широко расставив ноги, и произнес:

— Я с маленькой просьбой. Мы ведь художники. Хотим написать портреты миссис и мистера Бартон, а также мистера Паппермана.

— Все шестеро? — уточнил я.

— Да.

— Но нас всего трое.

— И хорошо. Вы позволите?

— Хм, с большим удовольствием. Но только при одном условии.

— Каком?

— Мы останемся там, где сидим.

— Идет! Хотя мы бы хотели, чтобы вы находились в другом положении, но удовлетворимся и этим. Только сидите и не двигайтесь, иначе не выйдет высокого искусства! Можно начинать!

Подвыпившие «художники» вынули бумагу из сумок и принялись «рисовать». Тем временем я заметил, что кто-то шел по направлению к отелю со стороны пустоши. Человек был одет по-индейски и нес на спине упакованный в кожу внушительный груз. Человек шел медленно, — видимо, очень устал. Возле лошадей он остановился и осмотрел их. Потом двинулся дальше. Когда путник подошел так близко, что можно было разглядеть его лицо, мы обнаружили, что ему года двадцать два — двадцать три. У него были правильные черты лица, а волосы, как у Виннету, собраны в пучок и отброшены на спину. Когда незнакомец подошел к дверям «сада», Папперман воскликнул:

— Egad 19 , это он!

— Кто? — спросил я.

— Молодой Орел! Четыре года назад он в последний раз спускался с гор пешком, прямо как сегодня. Тогда он два дня гостил у меня и отдал свой индейский костюм мне на хранение, когда уезжал. Он сказал, что если не умрет, то через несколько лет вернется и заберет его. У него не было с собой никаких денег, только наггиты, да и то немного — сотни на три долларов… Посмотрите, да он совсем ослаб!

— Он, вероятно, голоден! — добавил я.

19

Ей-богу! (англ, уст.)

— Он совсем обессилел! — подала голос Душенька. — Еле плетется! Принесите скорее еще один стул, мистер Папперман!

Вестмен поспешил выполнить ее просьбу. Душенька подошла к двери, взяла индейца за руку и попросила быть нашим гостем.

— Прямо как Ншо-Чи, которая всегда сострадала! — проговорил индеец и тяжело опустился на стул.

Мы ослабили ремни на его плечах и сняли плотно обтянутый кожей тюк, в котором было не меньше тридцати килограммов. Почему он произнес имя Ншо-Чи, сестры моего Виннету? Значит, он апач?

Папперман тем временем подошел к «художникам» и попросил бренди для нового гостя.

— Бренди не для красных, а для белых! — был ему ответ. — Идите отсюда!

Старый вестмен вспыхнул, но я успокоил его:

— Они заплатят нам и за это! Лучше поспешите на кухню и принесите тарелку супа. Это полезнее для него, чем бренди!

Индеец, расслабленно откинувшись на спинку стула и закрыв в изнеможении глаза, подтвердил:

— Не надо бренди! Никакого бренди!

Папперман уже нес суп.