Наследники Виннету
Шрифт:
— Виннету! Виннету! Виннету! — раздалось вокруг.
Мой несравненный брат выражался, как всегда, лаконично. Судьба Виннету была судьбой его нации. В первой тетради он описал свое детство, во второй — юность.
Я сидел напротив открытых дверей. Случайно оторвав взгляд от тетради, я увидел в дверях фигуру молодого человека. Неужели Виннету? Неужели он явился из другого мира, чтобы послушать, как читают вслух его завещание?
Слушатели пребывали в глубоком раздумье. Они на лету подхватывали то, что слетало с моих губ. Частенько раздавалось тихое или громкое «уфф!». Фигура в дверях не двигалась.
— Дальше, дальше! — звучало со всех сторон.
Вакон вызвался подменить меня, чтобы дать возможность передохнуть. Я согласился. Он читал еще несколько часов, до самого рассвета, а когда первый солнечный луч проник к нам, все увидели, что сидевшим перед дверьми внимательным слушателем был Молодой Орел. Тут я встал и попросил прервать чтение, чтобы вечером продолжить. Все поднялись. Никто не проронил ни слова. Тателла-Сата указал на восток и сказал:
— Пусть мои братья увидят, что пришел рассвет — «юный день», как на языке белых людей называют утро. К этому времени во мне и, если так захочет Маниту, в них рассветет день — новый, юный, прекрасный день, прекраснее, чем все дни, которые были раньше. Я имею в виду новый день красной нации, его вступающие в свои права священные часы! Чувствуете ли вы глубоко в себе душу того, чье завещание мы собрались исполнить? Чувствуете вы его образ, растущий в вас самих?
— Да! — ответил Атапаска.
— Да, он здесь! — подтвердила восхищенная Ашта.
Им вторили остальные, даже Олд Шурхэнд и Апаначка. Только их сыновья пока молчали, хотя и они, я уверен, почувствовали воздействие завещания. Но они прекрасно знали, что их план становился тем призрачнее, чем сильнее было это воздействие. Потому они сдерживали то, что почти готово было сорваться с их губ.
— Мои братья снова придут сюда сегодня вечером? — осведомился Тателла-Сата. — Я жду их в это же время.
— Мы придем, — уверил Алгонка.
— Да, мы придем, — сказала Кольма Пунш, которая теперь полностью была на нашей стороне.
— Мы придем! — подтвердили остальные.
И в этот раз голоса двух юных художников прозвучали вместе со всеми.
Глава восьмая. ПОБЕДА
Чтение шло каждый день. Уверен, наши встречи совершили настоящий переворот: Янг Шурхэнд и Янг Апаначка всегда являлись первыми. Они едва могли дождаться продолжения, но мы сделали вид, что не обратили на это никакого внимания. Они же, несмотря на большой интерес к нашим занятиям, отнюдь не оставили своей затеи. Памятник рос буквально на глазах, все отдельные его части были уже готовы и обтесаны, оставалось их только соединить. Атмосфера была пронизана духом необъявленного состязания. Чей образ будет в нем победителем? Их, каменный, или наш, духовный, с каждым днем обретающий силу и красоту?
На третий день после визита братьев Энтерс меня снова навестил Гарриман. Он выбрал сумерки, чтобы не привлекать к себе внимания. Накануне в Нижнем городе появились новые лица. Судя по волнению, вызванному их появлением, это были важные персоны, но кто они, мы пока не знали. Энтерс и задумал представить их нам. Я принял его в присутствии жены.
— Мистер Шеттерхэнд, вы знаете, кто
— Нет, — ответил я.
— Ваши смертельные враги: четыре вождя!
— Они одни?
— В сопровождении тридцати воинов, не больше.
— А младшие вожди?
— Их пока нет.
— Неосторожно с их стороны — невооруженным глазом видны их намерения! Младшие вожди, безусловно, были с ними. Их отсутствие тревожит меня. Наверняка они среди тех четырех тысяч всадников, которым приказали прибыть в Долину Пещеры.
— Именно так. Но самое главное: вас завтра требуют на поединок!
— Уфф! Очень интересно!
Тут, естественно, не обошлось без Душеньки:
— Совершенно неинтересно! Да еще и опасно! Кто же намеревается убить моего мужа?
— Их четверо: Тангуа, Киктахан Шонка, Тусага Сарич и То-Кей-Хун.
— И что же? Они разом хотят нанести удар моему единственному бедному мужу, — хотят заколоть или застрелить его?
— Только застрелить, больше ничего.
— Больше ничего? Вчетвером, сразу!
— Нет, по очереди.
— Прошу не говорить со мной так! Как это мило — один за другим! Так у нас, в Германии, стреляют по дискам или по дичи: если не попадет один, то попадет другой. Да ни один человек не сможет остаться живым в такой ситуации!
— Они тоже так думают. Конечно же, если такое случится, Олд Шеттерхэнд погиб. Тогда не только они насытятся местью, но будет спасен и каменный Виннету. Ведь они считают, что Шеттерхэнд — единственный действительно опасный противник. Если он умрет, то с помощью четырех тысяч воинов они добьются своего…
— Ого! — в нешуточном гневе перебила его моя жена. — Да прежде чем его застрелят, я разнесу эти тысячи краснокожих в пух и прах, одного за другим, и…
Итак, четверо непримиримых вождей решили вызвать меня на настоящую индейскую схватку — не на жизнь, а на смерть. То, что они выставят условия, не дающие мне практически никакого шанса остаться в живых, ясно само собой. Сегодня вечером, — уже нельзя ничего решить, нельзя ничего сделать и изменить. Оставалось познакомиться с условиями. И я решил, что эти условия передаст мне Пида, сын Тангуа. Он, как известно, был настроен ко мне дружелюбно.
Когда я посвятил в свои планы Душеньку, она уже успокоилась и изложила мне следующие соображения:
— Дело ни коим образом не опасно! Ты просто пристыдишь этих четверых негодяев.
— Что ты имеешь в виду?
— Очень просто: ты же противник дуэлей.
— Разумеется.
— Если мерзавцы вызовут тебя на дуэль, ты сообщишь им это. Тогда им станет стыдно и они уползут прочь.
— Хм! — улыбнулся я. — И после этого меня будут считать мужчиной?
— А разве не по-мужски открыто и честно признаться в том, что ты противник дуэлей?
— Хорошо, я готов «поступить по-мужски», и даже вдвойне! Я «по-мужски» признаюсь этому Пиде, что я противник дуэлей. И так же «по-мужски» добавлю, что, несмотря на это, готов стреляться с этой лихой четверкой. Разве это не вдвойне «по-мужски»?
— Надеюсь, ты шутишь!
— Честно говоря, я воспринимаю этот вызов просто как глупость и действовать буду соответственно. Пусть придет Пида, тогда ты услышишь, что я ему отвечу.
— Значит, по-твоему, дело не опасное?
— Не опасное.