Наследники
Шрифт:
— Думаешь остановить Санта-Клауса пулей? Простой пулей? Еще раз подумай, сынок!
Голос не такой низкий и сильный, как минуту назад, но толстяк по-прежнему держится на ногах. Хотя меньше чем в двух футах от глаз Гвоздя зияет пулевое отверстие в красном костюме. Прямо напротив сердца.
Черт! Что тут происходит? Старый раздолбай должен быть мертвым, ребята.
Конечно, если Санта-Клаус не настоящий.
Да ведь это ж с ума сойти.
С другой стороны, вот он, стоит в красном костюме! Глаза сверкают между белой бородой и пушистой оторочкой шапки. Кто
Гвоздь стал было поднимать пистолет, чтоб еще разок выстрелить, но Санта с силой наступил ему на руку.
— Не трудись больше, сынок! Санта-Клауса не убьешь!
Гвоздь привстал, потянулся, пытаясь перехватить оружие свободной рукой, а Санта опять врезал правой, чуть не вышиб мозги, грохнув о тротуар затылком.
Бьет этот самый Санта точно какой-нибудь долбаный мул копытом.
Гвоздь почувствовал, как пистолет вылетел из руки, услышал, как он скрежещет по асфальту. Потом все расплылось в тумане.
И в боли.
Запомнился легкий пинок в живот, после чего он был схвачен за ворот, за пояс и поднят с земли.
— Я заглядывал в список, — продолжал Санта. — Фактически дважды. Там отмечено, что ты ведешь себя дурно, сынок. Очень гадко!
И превратил его в нечто вроде тарана.
Бумс — головой в бампер фургона.
— Знаешь, что бывает с теми, кто хочет обокрасть Санту? Вот что.
Бумс — головой в мусорные контейнеры, выстроившиеся в переулке.
— Если решу сохранить тебе жизнь, всех предупреди: не связывайтесь с Санта-Клаусом!
Гвоздь крутнулся на месте, вляпался физиономией прямо в кирпичную стену вдоль переулка.
Испустил слабый смертный стон, сползая по стене, разбитым яйцом вытекая на землю.
На том дело не кончилось. Далеко. Следующие минут десять Санта возил его по переулку, как половую тряпку, после чего сознание начало покидать Гвоздя.
Отпущенный, наконец, он свалился на треснувший тротуар истерзанным месивом. Дыхание клокотало и пузырилось в окровавленном рту. Челюсть точно сломана. Ребра — при каждом вдохе вонзается десяток кинжалов. Все? Будем надеяться. Гвоздь начал молиться, чтоб кончилось.
Просто оставь в живых. Забирай игрушки, проклятый фургон и иди. Пристегни хренова оленя к бамперу и проваливай вместе с Рудольфом [5] . Только больше, пожалуйста, не бей меня.
Как только домолился, руки подхватили его под мышки, подняли.
— Нет, — удалось со стоном выдавить сквозь шатавшиеся зубы, — пожалуйста... больше не надо...
— Раньше надо было думать, сынок. Обокрав беззащитных больных малышей, ты попал в самый черный список Санта-Клауса.
5
Рудольфом зовут оленя Санта-Клауса.
— Виноват, — тихо всхлипнул Гвоздь. Совсем слабо, плаксиво.
— Хорошо. Приятно слышать. К следующему Рождеству учту. Хотя ты осложнил дело, попытавшись убить Санту. Очень дурно. Санта не любит, когда в него стреляют. Просто бесится. До
— Ох, нет...
Что-то грубое, длинное скользнуло по щеке Гвоздя, охваченного настоящей паникой. Веревка! Ой, нет, мать твою. Санта хочет его повесить!
Нет, похоже, веревка захлестывается под мышками, а не на шее. Полегчало. Отчасти. Все равно, адски больно стягивает переломанные ребра. Потом Гвоздь был поднят, усажен на хлипкий бампер фургона, привязан.
— Что...
— Тихо, сынок, — оборвал его Санта, понизив тон, утративший всякую доброжелательность. — Не говори больше ни слова.
Гвоздь поднял глаза. Все — Санта, переулок, треклятый мир — расплывалось в тумане... кроме глаз Санты. Он всегда думал, что у Санты глаза голубые, а у этого карие, и с содроганием в душе разглядел в них кипучую ярость.
Санта не просто бесится. По-настоящему чокнутый.
Гвоздь зажмурился, пока Санта что-то цеплял ему на лоб. К тому времени, как в расшибленных в кашу мозгах промелькнуло, что не надо бы позволять Санте — даже такому психованному человекоубийце — привязывать его к фургону спереди, было уже поздно. Он завертелся, пробуя выпутаться, но веревка примотала тело к решетке крест-накрест за плечи и между ногами. Руки-ноги свободны, а все узлы где-то спрятаны за спиной.
С холодной тошнотворной уверенностью Гвоздь понял, что никуда не поедет. Во всяком случае, своим ходом.
Окаменел, слыша, как за спиной, заурчав, ожил старый мотор. Заплакал, когда фургон рванул с места.
Санта хочет разбить его о стену!
Нет. Фургон вывернул из переулка на улицу. Дальше кошмарный путь через Нижний Истсайд, люди таращат глаза, тычут пальцами, некоторые даже смеются... Повернув на Четырнадцатую, фургон начал вилять из ряда в ряд, обгонять светофоры, тормозил с визгом в дюймах — в дюймах! — от задних бамперов и крыльев, снова с ревом мчался вперед.
Все и так плохо, ребята, а когда движение в левых рядах замедлилось, фургон выскочил на встречную полосу и затеял игру в салки с побитым, но отчаянным желтым такси. Гвоздь точно знал, что Санта, мать его, не уступит, и с воплем смертного ужаса в душе догадывался, что таксист тоже. Из-за этого описался. Буквально. Теплая жидкость потекла по левой ноге.
В последнюю секунду такси с дороги исчезло, фургон вернулся в правый ряд, прибавляя скорость.
Хоть бы коп какой-нибудь попался! Гвоздю никогда даже в голову не приходило, что ему когда-нибудь захочется видеть копа у себя на хвосте, а сейчас настала такая минута. Ну и где они все? Почему, когда надо, рядом нет ни единого хренова копа?
Фургон с визгом широко повернул, наверно на Седьмую авеню, хотя точно нельзя сказать, потому что Гвоздь закрыл глаза, проскользнув в волоске от сигналившего автобуса. Потом фургон прыгнул на бровку, распугав прохожих, и замер на тротуаре.
Мотор заглох. Гвоздь скулил, с ужасом ожидая дальнейших запланированных Сантой действий. Но тот ничего не говорил и не делал. Он извернулся, взглянул в ветровое стекло. Санта исчез.
Хотя в одиночестве Гвоздь не остался. Собиралась толпа зевак, выстраивалась полукругом вокруг фургона, разглядывая его, тыча пальцами на окровавленное лицо, на мокрые штаны, на что-то налепленное Сантой на лоб. Кто-то расхохотался. Остальные подхватили.