Наследники

Сизов Николай Трофимович

Дождливая погода мало что изменила и в жизни обитателей Лебяжьего. Как всегда, поселок вечерами звенел весельем, песнями, в «Прометее» было тесно от любителей кино и танцев. И ночью так же то тут, то там вспыхивал приглушенный смешок, негромкий говор или томительная песня под гитару. А в шесть утра поселок оживал. Быстро, почти все сразу, бежали купаться. Правда, с озера бежали еще быстрее, наперегонки, чтобы согреться, у многих зуб на зуб не попадал, но все равно назавтра к озеру вновь тянулись вереницы ребят и девчат.

Осень подкрадывалась незаметно.

Пожухли, пожелтели травы на откосах шоссе, ветер приносил в Лебяжье горьковато-пряные запахи от сжигаемой стерни и картофельной ботвы на соседних полях. Серело, теряло голубизну приветливое Лебяжье озеро. Свинцовым отливом поблескивали лужи в кюветах и в придорожных ложбинах, ветер все чаще кидался мелкими каплями дождя.

Наиболее заботливые прорабы и десятники уже ладили тепляки на своих участках, напоминали руководителям стройки о подготовке к электроподогреву бетона, жаловались на медленный ход работ по тепловым узлам и магистралям.

Быстрову нездоровилось. Врачи велели несколько дней отлежаться. Он сидел в комнате во временном деревянном здании, громко именуемом гостиницей, что было построено наспех около лесного мысочка, примыкающего к южной окраине строительной площадки. Здесь жили руководители стройки, многочисленные представители, приезжавшие с заводов, из учреждений, проектных институтов.

В дверь постучали. Вошла девушка в стеганой фуфайке и лихо сдвинутом набок берете. Это была Зина — посыльная из управления строительства.

— Просили срочно вручить. — И она подала Алексею аккуратно сложенный листок бумаги.

Записка была от Данилина. Он сообщал, что сегодня из Лебяжьего не приехало на работу много народу, несколько женских бригад не вышли целиком. Хорошо бы поехать туда. И спрашивал: «Вы не сможете?»

Прочтя записку, Алексей сказал девушке:

— Скажи, Зинуша, что я скоро буду.

Через полчаса он уже входил в кабинет Данилина.

— Ну что ж, поехали?

Данилин с сожалением посмотрел на стол, заваленный бумагами и чертежами, и, вздохнув, согласился:

— Да, надо… Поедем.

Они захватили с собой Снегова и вскоре были в Лебяжьем.

Названия улиц, площадей, имена самих палаток свидетельствовали минимум о двух вещах: о любви обитателей поселка к родным местам и о том, что они веселые, неунывающие люди. Улица, идущая по оси поселка к озеру, именовалась «Центральной», параллельно ей шли «Героическая», «Грандиозная», «Сивцев Вражек», «Дерибасовская», «Крещатик» и, наконец, «Невский проспект».

Женская часть поселка не уступала мужской. Здесь улочки меж палатками носили имена Жанны д’Арк, Жорж Санд, Софьи Перовской.

Данилин, читая эти названия, рассмеялся:

— Остроумные, черти!..

Быстров, посмотрев на него, сухо заметил:

— И это — живя в таких условиях…

В рабочее время в Лебяжьем стоит тишина. Пройдут по поселку несколько человек из тех, что работали в ночных сменах, остановятся поболтать уборщицы, да еще невыключенный репродуктор урчит где-то.

Вот и все. Однако сегодня в поселке шумно, снуют санитарные автомобили и то там, то тут мелькают халаты медиков. Руководителей стройки встретила пожилая крупная женщина с озабоченным, когда-то, видимо, очень красивым лицом. Это была Медянская, заведующая поликлиникой стройки. Поздоровавшись, она сообщила:

— Десять человек отправила в больницу. Остальным оказываем помощь на месте.

— Что случилось, что за болезнь? — тревожно спросил Данилин.

— Вирусный грипп. Развивается очень бурно.

— Откуда же он появился? Народ у нас молодой, закаленный.

— В таких условиях довольно одного больного, чтобы стала бушевать эпидемия.

Пошли по палаткам. Здесь было чисто и домовито. Постели аккуратно прибраны, около кроватей незатейливые букетики цветов. К брезентовым скошенным стенам прикреплены фотографии. Но холодно и сыро. Простыни, подушки, даже ворсистые одеяла были влажными. Медянская смотрела на Данилина и Быстрова укоризненно и выжидающе.

Пока обходили поселок, в «Прометее» собралось человек пятьдесят работниц. Пришло с десяток ребят. Прослышав, что к девушкам приехало начальство, они тоже потянулись к клубу. Сидели на лавках из толстых обструганных досок, стояли в проходах между ними.

Медянская, узнав об этом, замахала руками:

— Какое еще собрание? Зачем? Это же такой массовый контакт, раздолье для вируса… Немедленно всем в палатки! — шумела она.

Быстров, услышав их разговор, вмешался:

— Раз уж собрались люди, давайте зайдем к ним. Нарушим ваши нормы и правила.

Данилин и Быстров молчали, молчали и люди, сидевшие перед ними. Встретившись взглядами, опускали глаза. Куда сподручнее встречаться с начальством в другой обстановке и при других обстоятельствах, на своих участках, в бригадах. А тут… Хоть и не виноват ты, а все же факт остается фактом: не в бригаде в рабочее время…

— Почему собрались, товарищи? Зачем? Вы же больны! А больным, как известно, лежать полагается. Врачи за это собрание ни нас, ни вас не похвалят.

— Вопросы есть, товарищи начальники, вот и собрались.

— Ну что ж, выкладывайте, что за вопросы.

При обходе палаток Данилин, Быстров и Снегов без труда заметили, что люди не только больны, но и удручены, расстроены чем-то. Видимо, это и послужило причиной стихийного собрания.

Первой заговорила пожилая медлительная женщина:

— Объясните нам, товарищ Данилин, или вы, товарищ парторг. Говорили, что мы будем переведены на завод. А теперь слух есть, что никого из строителей туда не переведут. Это я говорю о будущей нашей жизни. Но и о нынешней кое-что узнать надо. Вот вы приехали сюда потому, что народу много захворало. А почему захворали люди? Да потому, что порядка у нас нет, ну, ей-богу, никакого порядка. Видите, какая сырость? А холод? Скоро зима. Куда денется народ, когда завьюжит? Может, в этих брезентовых хоромах нас оставите? Запросто в сосульки превратимся.