Наследники
Шрифт:
— Уйди, остуда!
Рассудок и заботы брали верх над греховными помыслами, и Демидов подолгу избегал Юльку.
В эти дни Никита энергично занимался заводскими делами. Но и среди них ловил себя на мысли: «Дед и батюшка почитались простыми людьми, с них и спрос был невелик. А ноне времена пошли иные: дворянин должен ведать и то и другое, свободно держать себя в большом обществе, легко говорить о всякой всячине, порхать думками с одного предмета на другой. Заскоруз я тут, омедвежился! Как после сего в столицу казать глаза! Пора и за веком вослед поспешить!»
Любил Никита
Петербургская контора не замедлила и вскоре выслала ему ящик книг. Весь день Никита с трепетом перебирал фолианты в сафьяновых переплетах, перелистывал их и читал. Среди доставленных книг имелись: «Римская история», «Невинное упражнение», комедия «Недоверчивый», «Повесть о княжне Жевание, королеве мексиканской», «Побочный сын короля Наваррского», «Нравоучительные басни Федора Эмина», «Горестная любовь маркиза де Толедо».
Рядом с этими книгами находились и серьезные труды, среди которых Демидов нашел «Сокращение естественного права», «Житие славных в древности мужей», «Государь и министр», «Проповеди Феофановы», «Волтеровы разговоры».
Сильно обрадовался Никита, когда из груды книг извлек знаменитый сатирический журнал «Всякая всячина», который редактировала не кто иная, как сама императрица Екатерина Алексеевна.
Книги бережно расставили в шкафу, и Никита Акинфиевич подолгу засиживался над томиками в своем обширном кабинете. Напрасно рвалась к нему Юлька, Демидов охладел к ней и сейчас мечтал о другом. Он готовился к поездке в Санкт-Петербург, а между делом вспоминал Катюшу и, покоренный ее чистотой, уходил в ее горенку, чтобы на время отвлечься от книг и заводских дел…
Кержачка была робка и стыдлива. Она терпеливо сносила ласки хозяина. В глазах девушки, как в голубом роднике, часто блестели слезы. Ходила она неслышно, легкая и плавная, как белая лебедь. В хоромах не слышалось ее голоса, дворовые редко видели подругу хозяина. Мир Катеринки сузился. Бабка Федосьевна пыталась забавлять ее байками, но девушка хмуро сдвигала брови и уходила в спаленку. Никто не знал, как горевало ее сердце. Не ведала Федосьевна, что Катюша подолгу тайно разглядывала из оконца своей горенки далекие синие горы, обширный сад. Случалось ей видеть подле медвежонка своего Митю. Лицо кержачки тогда вспыхивало стыдом, и она с сокрушением отходила от окна. Прошлое ушло невозвратимо.
Однажды она бросилась Никите в ноги и, обливаясь слезами, стала просить:
— Отпусти ты меня на волю, Никита Акинфиевич!
— На волю? — удивился хозяин. — Скоро больно захотелось! Демидовы доброго не уступят никому. Ужли Митька Перстень лучше меня?
Катеринка не проронила словечка, она молча опустила руки и отошла от Демидова.
Скрывая ревность и злобу, Юлька ластилась к кержачке. Она проникала к ней в горенку, без умолку щебетала, расхваливая ее красоту. Катеринка доверилась ей, Юлька расплетала и расчесывала косы соперницы. Пышные густые волосы ниспадали на
— Какие косы! Иезус-Мария, до чего ж шелковисты!..
Голос Юльки дрожал от зависти, глаза темнели.
Никто не знал, сколько мучительных бессонных ночей провела Юлька в мыслях о мести. В одну из темных ночей она сбегала к знахарке Олене. Пожаловалась на остывшую любовь хозяина.
В ветхой хибарке Олены Юльку охватил суеверный страх. Все было так, как в старой русской сказке. Закопченные стекла, духота от запаха душистых трав, развешанных под низким потолком, на печи горят зеленым огоньком кошачьи глаза. Завидев Юльку, черный кот изогнулся дугой и фыркнул.
— Иезус-Мария! — дрожа от страха, прошептала полька.
На припечке красным язычком огонь лизал медный котелок. Склонившись над ним, старуха шептала таинственные слова. Кровавый отблеск пламени играл на ее морщинистом лице.
Юлька пугливо сунула в шершавую ладошку ведуньи золотой. Та жадно схватила его и спрятала за щеку.
— Достань, слышь-ко, его чулки! — посоветовала она. — Я отстираю и наговорю ту воду.
Старуха подошла к припечку, порылась в золе и добыла три серых зернышка.
— Держи, крепко держи! — зашамкала она. — Одно, слышь-ко, брось против хозяйских хором, другое — ему под ноги, когда будет ехать, а третье в рубаху пусти, когда тешиться придет…
Не помогли ни заговор, ни три зерна знахарки: Катеринка целиком овладела помыслами Демидова. Строгая и молчаливая, она проходила по саду, а он шел следом за ней, ссутулясь, покорно склонив голову.
Юлька все это видела, притаившись в кустах малинника. Сердце ее сгорало от ревности. «Недотрогой прикидывается, — шипела она. — А сама, пся крев, завлекает тем…»
И тут ей пришла простая мысль: «Отравить надо ненавистницу!» Она понимала: пойдет много всяких толков среди людей, но все будут молчать. Народ знает демидовские замашки и все свалит на Никиту. Скажут: «Наскучила любовница, вот и конец ей!»
Темной ночью Юлька снова побежала к ведунье Олене. Над горами горели редкие звезды, сторож у дальних складов пробил полночь. Тяжелые звуки, как ядра, падали в тьму и расплывались. Влажный лопушник хватал за ноги, высокая густая полынь обдавала росой. Полночная тишина, затерянный огонек в глухом овраге навевали страх. Резким криком потрясая тьму, в чаще закричала сова. У Юльки подкосились ноги. Непрестанно озираясь и крестясь, она добежала до хибарки и распахнула дверь. Старуха еще не спала. Она сидела перед огоньком и, как ящерка, грелась. Черный кот, мурлыкая, терся у ее ног.
— Бабушка! — врываясь, крикнула Юлька.
Олена повернула морщинистое лицо, и что-то жалкое, напоминающее улыбку, мелькнуло на ее ввалившихся губах.
— Поджидала я тебя, знала, что придешь, — просто отозвалась бабушка.
У Юльки стучали зубы.
— Успокойся, милая! — Бабка протянула руку и по-матерински погладила ее спину. Волнуясь и торопясь, Юлька рассказала о своем горе:
— Не отходит хозяйское сердце, прилипло к холопке. А что в ней хорошего, бабушка? Корова она! Толста и румяна, вот и все.