Наследники
Шрифт:
Конюх сказал ей:
— Не кручинься, Катюша. Я все так же… Ежели бы ты захотела…
Он не досказал своей мысли, она решительно повела головой:
— Не надо, не говори так! Кому я теперь нужна?
Лицо ее не выражало ни мук, ни печали. Она примирилась со своим горем.
— Слышал? — спросила Катюша. — Хозяин меня за Ермилку отдает.
Митька взял ее за руку:
— Уйдем отсюда!
— Не терзай меня, — тихо отозвалась она. — Некуда мне уходить! От себя не укроешься. Каждому человеку свое
Кони жадно пили воду из колодца. Игрень-конь поднял гривастую голову, заржал. С его мягких губ брызнули серебристые капли. Перстень с любовью посмотрел на скакуна.
— Ускачем на этом дьяволе!..
Из-под ресниц Катюши выкатились слезинки, она торопливо утерла их.
— Скачи один за своим счастьем! — отчужденно сказала она, повернулась и тихо побрела по тропинке.
— Катюша! — в последний раз окликнул ее Перстень. — Помни, в беде кличь меня!
— Спасибо на добром слове, — чуть слышно проговорила Катюша и ускорила шаг…
В полях навеяло глубокие переметы-сугробы, ели в лесах гнулись под тяжестью снега. Птица жалась к человеческому жилью, запах дыма привлекал лесное зверье, Кыштым спал в зимних просторах.
Катюше мнилось: одета земля саваном, помертвела, не прошелестит больше лес, не пропоет веселая птица. Шла свадебная гульба, а горемыка ушла в себя, не слышала ни песен, ни похвальбы пьяного Еремки, с которым люди судили век вековать. По наказу хозяина заводской управитель шумно справлял свадьбу. Священник возложил венцы на пьяного горщика и Катюшу. Был этот венец для нее мученическим…
На другой день свахи подняли молодых и содрали с Катерники сорочку. Сбежалась вся мужняя родня и любопытные соседки. На молодайку надели тяжелый хомут и в одной нательной рубахе повели невестку на позорище.
Впереди всех на улицу выбежала худая злющая свекровь и забила уполовником в котел.
— Порушена! Порушена! — исступленно закричали охмелевшие свахи и загремели в сковороды.
Позади всех, шатаясь, чванливо вышагивал уже подвыпивший спозаранку Ермилка. Бороденка у него всклокочена, сам грязен, гречушник набекрень, и пьяненькие глаза веселы и озорны. В руках у мужа кнут, которым он то и дело грозил жене.
— Пошла, пошла, гулящая! — закричал он вдруг на жену.
Кругом гудела толпа, возбужденная и расстроенная горем и слезами Катеринки. Посреди дороги встал Митька Перстень.
— Стой, миряне! — закричал он. — Одумайтесь, что вы робите? Пошто измываетесь над горемычной?
— Ты кто такой? — накинулся на него с кнутом Ермилка. — Откуда такой защитник моей бабе выискался? Прочь с дороги!
Но никто не двинулся с места. Женки в толпе сердито закричали:
— Не допустим обиды над Катюшей! Не по своей вине такое вышло! Барин приневолил, да еще батьку Пимена порешил. Она и так жизнью обижена. Не дозволим!
Гром
— Ты это что же? — взревел Ермилка.
— А коли у самого нет разума и совести, так я научу тебя! — построжал старик.
— Поучи, поучи его, дядя! — одобрительно закричали кругом.
Но Голубок больше не тронул Ермилку, растолкал свах со сковородами, сердито оттолкнул свекровь и крикнул женкам:
— Айда, помогите!
С Катюши живо стянули тяжелый хомут, прикрыли ее платком и приласкали:
— Успокойся, родная, не допустим тронуть!
— Я муж, что хочу, то и делаю! — снова осмелел Ермилка.
Голубок сумрачно поглядел на него и посулил:
— Только тронь сиротину, всем миром с тебя штаны спустим и крепко проучим! Бери женку за руку, веди с миром в дом. Что было, то быльем поросло!
Но Катюша отшатнулась от Ермилки:
— Не люб он мне! Ой, не люб! Лучше в гроб, чем опять с ним!
Трепещущая, она вырвалась из рук и убежала к овинам. Посреди дороги стоял Перстень и, тяжело опустив голову, думал:
«Увести к себе мир не дозволит. Повенчана с другим, а с ним ей не житье. Ох, и тяжко!»
Катерину разыскали в предбаннике с веревкой на шее. Молодая женщина сидела в уголке и тихо пела. Слегка раскачиваясь, она, как ручеек, наполняла баньку своим чистым, серебристым голосом.
Женки заглянули в глаза несчастной и отшатнулись. Поняли они: со стыда и горя молодка навек лишилась ума-разума.
Издавна среди народа повелось, что никто не смеет поднять руку на несчастного человека. Женки дали дорогу безумной. Оборванная, страшная, с протянутыми руками она вышла из бани.
В логах разливались вешние ручьи. Посинели далекие шиханы, повеселел лес. В горы пробиралась несмелая запоздалая весна. Под звуки капель по озолоченной солнцем дорожке Катюша шла и шла к шумному горному лесу.
Женки долго задумчиво глядели ей вслед, потом все разом поклонились:
— Прости нас, окаянных! За горестью по слепоте своей не разглядели твоего злосчастья, тяжко согрешили… Не помогли вовремя в беде!
Весной вернулся Никита Акинфиевич из Казани. После осмотра завода он вспомнил о Катюше.
— Где она? Как живется бабе?
— Загубил Ермилка молодую, — скорбно доложил хозяину приказчик. — Нет ноне Катеринки, бродит по тутошним местам Медвежий огрызок.
Демидов задумался, но ненадолго. Как легчайшее облачко, быстро промелькнула и отлетела его грусть. Хозяин встрепенулся, поднял глаза и приказал приказчику.
— Отсчитать Ермилке сто плетей! Такую бабу загубил, варнак!..