Наследство из преисподней
Шрифт:
Но первый погиб, в общем-то, случайно, наткнувшись на саперную лопатку, а второго я грохнул уже по инерции – так меня учили.
Сначала убей, потом думай. Этот девиз нашей группы спецназа в Афгане спас жизни многим моим товарищам.
В рукопашной некогда анализировать свои действия. В ней властвует инстинкт самосохранения, когда все движения совершаются помимо твоей воли по некой программе, вбитой инструкторами в башку на всю оставшуюся жизнь.
Кстати, эта "программа" – самый страшный бич ребят, прошедших "горячие" точки. А в особенности
После демобилизации наступает откат, и тогда многое из того, что ты совершил на войне, кажется совершенно в ином свете.
Ведь убивать людей – это противоестественно. По крайней мере, для человека нашего времени, человека цивилизованного. Кто-то выдерживает этот психологический удар, а кто-то ломается.
Сколько ребят покончили жизнь самоубийством, сколько присели на тюремные нары – не перечесть. Будь прокляты войны и те, кто их развязывают!
Я шел и думал, как мне "повезло" так здорово влипнуть. Теперь для меня светили два варианта – или сесть в тюрьму лет на двадцать, или сдаться на милость мафии, чтобы не доводить дело до суда. Одно дело, когда известного писателя Стива Лукина сразит бандитская пуля, а другое – когда его причислят к уголовникам.
Был еще и третий вариант… Я невольно взглянул через плечо на Илону, которая приканчивала печенье.
Теперь она уже не жевала его, а рассасывала во рту, чтобы подольше растянуть удовольствие.
Знала бы она, о чем я сейчас подумал…
Я поторопился отвернуться и ускорил шаг. Цуцик бежал впереди – насколько позволяла длина поводка – и не делал ни малейшей попытки свернуть в сторону или заупрямиться.
Я был удивлен, настолько хорошо его обучили. Казалось, что пес читает мои мысли. Он шел именно туда, куда и я направлял свои стопы. Мало того, цуцик или не умел лаять, или его так вымуштровали, что он боялся подать голос без команды.
Максимум, на что он мог сподобиться, так это на тихий скулеж. Так он привлекал к себе внимание.
Так вот, что касается третьего варианта. Чтобы выйти сухим из воды, мне следовало немедленно вырыть еще одну яму и положить в нее Илону вместе с цуциком.
А затем вернуться в скит и сжечь его вместе с отшельником. То есть, говоря специфическим языком спецназовцев ГРУ, произвести "зачистку". Мертвые, как известно, свидетельствовать не могут.
Увы, этот вариант запустить в действие я не мог. Несмотря на всю его привлекательность с точки зрения заботы о сохранении собственной жизни.
Меня учили убивать врагов, а не сограждан. И если мне под руку попались два бандита, то это скорее не моя вина, а их беда.
Они поставили себя на одну полку с "духами", а значит, и разговаривать не о чем. Но это с моей точки зрения. А вот что по этому скажет наш самый справедливый и гуманный в мире суд, можно было только гадать. Думаю, что касаемо моей личности, ничего хорошего…
Мы устроили привал примерно через три часа ходьбы. Я хотел уйти как можно дальше
Чтобы не думать о нем, я все время жевал очищенные стебли рогоза, которые предусмотрительно захватил с собой. Они были приятными на вкус и давали хоть какую-то работу пищеварительному тракту.
На первый раз я сварил грибную похлебку с тушенкой. Это было настоящее пиршество – горячий супец и хлеб. Такого кайфа я не ловил давно. Парижские рестораны с их изысканными блюдами и не ночевали рядом с пнем, который был столом в нашем пиршестве.
Все познается в сравнении. Воистину, так.
– Как красиво… – Илона лежала на спине, раскинув руки в стороны, и смотрела в небо.
– Да уж… – произнес я "знаменитую" фразу, обсосанную романистами всех мастей и уровней таланта до полного неприличия.
Солнце еще не успело подняться в зенит, и подсвеченным им облака выглядели разноцветными мазками гениального художника-абстракциониста на пронзительно голубом фоне небесного шатра. Легкий ветерок шевелил верхушки деревьев, и казалось, что мы куда-то плывем в большой ладье, повинуясь лишь воле капризного ветра.
Бортами этой ладьи были молодые сосны, а палубой служила узкая поляна с пеньком посредине; наверное, там стояла мачта, потерянная во время какой-нибудь революционной бури. А их в Украине хватало – как в старые, так и в не очень давние времена.
– Не хочется даже двигаться…
Илона повернула голову и посмотрела на меня слегка затуманенным взглядом.
– Придется… – молвил я неохотно.
Я внимательно наблюдал за песиком, который был привязан к колышку, вбитому в землю неподалеку от пня. Он явно беспокоился, не находя себе места. Похоже, цуцика что-то тревожило, о чем свидетельствовали выразительные взгляды, которые он бросал в мою сторону.
– Лежать! Не двигаться и не шуметь! – приказал я Илоне, которая тоже заметила странное поведение нашего сторожа, и потянул к себе карабин.
В дальнем конце поляны послышался треск сухих веток, ломающихся под тяжелой поступью, и нам явился красавец-лось. Мы затаили дыхание. Взгляд бедного цуцика молил: "Ну стреляй же, хозяин, стреляй!", но он не издал ни единого звука.
– Стреляй! – это уже Илона произнесла вслух. – Ну!..
Однако я даже не шелохнулся. Конечно, перед нами была гора очень вкусного мяса, которая моментально сняла бы все наши продовольственные проблемы. Имея килограмм триста лосятины можно бродить по лесам целый месяц.
Но мне, во-первых, было жалко лесного красавца, во-вторых, такое количество мяса нам не нужно и оно просто протухло бы (да мы и не потянули бы его на своих плечах), а в-третьих, выстрел в лесу слышен издалека, что могло усугубить и так нелегкое наше положение.
– Не будь жадиной, – ответил я снисходительно. – Это в тебе говорит не целесообразность, а древние инстинкты.
– Верно…
Илона облегченно вздохнула, словно освобождаясь от какой-то тяжести, и подперла голову кулаком, чтобы удобней было наблюдать за лосем.