Наследство последнего императора
Шрифт:
Его слова неожиданно вызвали в ней вспышку раздражения.
– Лучше бы промолчал! Вы, большевики, известные соблазнители доверчивых душ – как я могла забыть! Совсем потеряла бдительность! А ведь еще несколько секунд назад мне показалось, что ты – живой человек! А ты, оказывается, не человек, а пропагандистская машина. Хоть бы пожалел меня, не давил своей пропагандой!.. Я же тебе только что сказала – все! Я ушла от вашей мужской жизни. Хочу немедленно уйти!
Яковлев вздохнул и покачал головой.
– Это не так быстро, – мягко возразил
Но она уже сама осознала, что неправа. Однако пожалеть о своих словах не успела.
Раздался деликатный стук, потом дверь мягко отъехала в сторону, и из тамбура послышался тихий голос матроса Гончарюка.
– Товарищ комиссар, – сказал он, не входя в салон. – Василий Васильевич! Глафира Васильевна! Скоро Тюмень. Семафор зеленый.
– Так быстро? – удивилась Новосильцева.
– Так ведь уж ночь прошла, – ответил матрос.
Новосильцева в ужасе широко открыла глаза и схватила сорочку.
– Я все слышал, Павел Митрофанович, – отозвался Яковлев. – Спасибо, голубчик.
Гончарюк осторожно притворил дверь, клацнула защелка.
Когда Новосильцева вышла из салона, матрос все еще стоял у двери. Она смущенно улыбнулась ему, он кивнул и отвернулся к окну.
Поезд загрохотал на стрелках и стал снижать скорость. Они въезжали на станцию Тюмень.
17. КОМИССАР ЯКОВЛЕВ. ТОБОЛЬСК
Проехав почти десять часов без передышки, отряд остановился в небольшой, всего на пятнадцать дворов, деревне Дальние Выселки. До Тобольска оставалось всего сотни полторы верст, но люди и лошади выбились из сил. И комиссар Яковлев приказал сделать привал на полтора часа. Дозор отправился вперед.
Через час дозорные вернулись с тем же сообщением, что и два часа назад: отряд Заславского не увидели. Но в том, что он впереди, сомнений не было, это подтверждали следы лошадиных копыт.
– Хорошо идут, – сказал Зенцов-старший, – хотя тоже без отдыха. Только что-то непонятное… Маловато их чего-то.
– Григорий, – спросил комиссар младшего Зенцова. – Ты говорил, что их должна быть сотня.
– Да, – подтвердил младший брат. – Не должна, а точно сотня. А что?
– А то, – заявил Павел, – что следов на сотню лошадей не наберется. Вполовину меньше – да. А сотня – нет.
– И сколько же их? – спросил Шикин.
– Примерно пятьдесят верховых. Ну – шестьдесят, и никак не больше, – ответил Павел Зенцов.
– Как это ты высчитал? – фыркнул младший брат.
Старший огорченно вздохнул и, не отвечая, повернулся к Яковлеву:
– Вот, товарищ комиссар, видишь? До чего же бестолковая молодежь нынче пошла. Вот вам воспитание! Разве мы такими были? Нет, чтобы потом – тихонько, скромно подойти, чтобы глупость свою не показывать, и спросить: «Брательник, научи, как определять по следу, сколько верховых прошло?» Так нет же – он экзаменты устраивает старшему, да еще на людях! При боевых
– Они, наверное, сейчас уже в Тобольске, – хмуро предположил Шикин.
– Недалеко, – согласился Зенцов-старший. – Резво идут.
– Будем надеяться, – проговорила Новосильцева, – что Кобылинский просто так Романовых им не отдаст. И у нас будет еще немного времени.
Расположились в крайней избе, где жила вдова солдата, погибшего в пятнадцатом году. Она осталась с пятью детьми. Сейчас старший мальчишка раздувал сапогом самовар. Братья носили ему щепки и сосновые шишки из леска, который начинался сразу за огородом.
Вдова вытащила из погреба два ведра картошки, трое солдат сели ее чистить, а матрос Гончарюк своим огромным золингеновским тесаком вскрывал английские консервы, на которые дети смотрели во все глаза. Они никогда не видели такого мяса – запакованного в железо и так аппетитно пахнущего.
Павел Зенцов откашлялся.
– Есть еще два интересных обстоятельства, – сообщил он. – Кобылинский будет там не один.
– Что значит – «не один»? – спросил Яковлев. – Откуда ему ждать помощи?
– То есть, я хотел другое сказать, – уточнил Зенцов. – Он не один столкнется с Заславским, если придется: этот Шимон – не единственный претендент на Романовых. Слышал, что из Омска и Тюмени двинулись еще два отряда. И тоже за царем.
– Да, Белобородов предупреждал, – подтвердил Яковлев.
Матрос Гончарюк, выставляя на стол открытые банки с тушенкой, на которых было написано большими красными буквами «Stewed meat» [79] , подал реплику:
– Как же они там разберутся, кто свой, кто враг? Полгорода переколошматят…
– Ничего там не произойдет! – заявил Гузаков – он со своими людьми тоже присоединился к Яковлеву. – Воевать они не умеют. По пьяному делу подраться или выстрелить в спину из-за угла, поставить к стенке безоружного – это они смогут. А на серьезное – нет, не способны. При первых же выстрелах разбегутся – и одни, и другие.
79
Тушенка.
– Почему? – спросил Шикин. – Ты их знаешь? Всех?
– Не каждого, но, в общем-то, знаю, – ответил Гузаков. – Сплошь пьянь, рвань и эсеры!
Главный пулеметчик Росляков недовольно кашлянул и повернулся к Гузакову. Он сам был эсером, долго состоял в партии и только месяц назад из нее вышел. И Яковлев отозвался немедленно, чтобы не дать разгореться спору:
– Ну, насчет эсеров ты, друг мой, не прав. Среди них больше всего настоящих боевиков, смелых и бесстрашных товарищей. А вообще, никогда не надо считать противника хуже или слабее себя.