Наследство последнего императора
Шрифт:
– И что в царских дочерях такого царского? Обыкновенные девки. Встретил бы на улице – прошел мимо и не заметил.
Из всех сестер Мария была самой жизнерадостной, и открытой, и всегда приветливой ко всем. Но больше всего она ладила с простыми людьми – как, кстати, и ее тетка великая княгиня Ольга Александровна. Тетка в одном из своих последних писем в Тобольск вспоминала, как к ней, шефу Ахтырского полка, еще до революции, явился ротмистр князь Телиани. Упал на колени и заявил, что только она может его спасти от позора, а может быть и от самоубийства. Неоплатные карточные долги довели князя до последней
Сама Ольга Александровна была профессиональной художницей. И упросила старшего брата купить картины. Николай согласился сразу. Но надо же: через час после этого разговора на прием к царю явился министр внутренних дел и сообщил, что картины князя Телиани – краденые. «Он, конечно, немедленно был удален от службы, – писала великая княгиня. – Вот такие телиане и составляют чаще всего суть нашего высшего чина. И как же от них отличаются так назыв [103] . «нижние чины» своей честностью и благородством! Обратился ко мне матрос со «Штандарта». Срок службы ему вышел, и он, по роду основных занятий рыбак, попросил меня помочь ему купить рыбацкую сеть. Причем попросил денег – взаймы. Я денег дала и сказала, что дарю ему сеть за добрую службу. Но он заявил, что это слишком дорогой подарок. И через два года этот матрос возвратил мне деньги до последней копейки! Вот почему я уважаю «нижних чинов» нашего народа – за их честность и благородство, которые редко встречаются среди так назыв. «высших чинов!»
103
Так в оригинале.
Такой была по своим убеждениям и ее племянница. И еще она была самой гордой и смелой из всех дочерей Николая.
Вчера председатель солдатского комитета Матвеев рассказал Яковлеву о случае, произошедшем на Пасху. В Страстную Субботу в «дом свободы» пришел один из местных. Накануне он добровольцем записался в революционную рабоче-крестьянскую красную армию: война с немцами кончилась, а в армии давали гарантированный паек. Изрядно выпив по этому поводу с приятелем, солдатом из отряда Кобылинского – с тем самым, кто ломал ледяную горку, революционный красноармеец увидел ковыляющую по двору Александру в сопровождении Марии, которая поддерживала мать под руку.
– Куд-да?! – заорал он. – Кто позволил гулять без конвоя, сучья твоя кровь? А? Кто позволил?! Почему молчишь? А? Ты кто есть теперь, подстилка распутинская?!
Александра схватилась за сердце и едва не упала. Мария повернулась и повела мать обратно. Усадила в коляску, потом вернулась и, ни слова не говоря, отвесила новому красноармейцу оплеуху. От неожиданности он сел прямо в лужу, которую за пять минут до того сам же, облегчаясь, и сотворил.
– А? Что? Я никогда! Я ничего!.. – забормотал он. – Ничего… Гуляйте, пожалуйста!..
Но еще больше он был потрясен на следующий день, когда пришел разговляться. Снова во двор вышла Мария, увидела его, постояла немного и вдруг решительно подошла к обидчику.
– Христос воскресе! – сказала царская дочь.
– Воистину
Мария протянула ему крашеное яйцо и трижды поцеловала в губы. Улыбнулась, смотрела некоторое время на потерявшего дар речи красноармейца, повернулась и ушла, ни разу не оглянувшись.
– Нет, – сказал Яковлев. – На телеграф, Мария Николаевна, я вас не возьму. Это, во-первых, нельзя для вас, поскольку… – он помедлил.
– Поскольку я арестованная? Да? – спросила Мария. – Да говорите, не бойтесь! Мне можно сказать. Я уже взрослая, как и вы…
– Не поэтому, – возразил комиссар. – Тем более что вы не арестованы, а находитесь в настоящее время под охраной. Под моей охраной, – подчеркнул добавил он. – Но дело в том, что на телеграф вообще посторонним входа нет. И от вас, в вашем, действительно, особом положении телеграмму не примут. Но вам и не нужно со мной ходить. Напишите текст, я отправлю.
– Ой, Василь Василич, душка! – захлопала в ладоши Мария. – Сейчас напишу. Я быстро…
Вернулась она через минуту.
– Вот. Написала. Кажется, без ошибок. Без самых страшных ошибок, – добавила она, улыбнулась.
На ее щеках заиграли ямочки, а темно-серые с голубой поволокой «романовские» глаза смотрели на него с благодарностью и, даже ему показалось, с какой-то нежностью.
– Я должен буду прочесть, хотя, поверьте, не привык читать чужие письма. Уж не сердитесь, Ваше высочество…
– Я же теперь вам не высочество! – возмутилась Мария и топнула ножкой. – Мы же договорились! Зачем вы меня дразните?
– Поверьте, и в голову не приходило мне дразнить. Да и не умею – поверьте, – возразил комиссар.
– Что с вами поделаешь! – сказала Мария. – Ладно, можете называть меня «товарищ Ваше высочество»!
– Слушаюсь, товарищ Ваше высочество! Как прикажете. Теперь можно идти?
– Нет! – строго заявила Мария. – Не можно! Еще одна причина: все-таки я вами недовольна. Вы слишком серьезны, товарищ комиссар Яковлев. Слишком! Но я вижу вас насквозь! Вы пытаетесь сейчас уйти от ответственности!
– Простите?.. От какой ответственности? – удивился комиссар.
Мария сокрушенно вздохнула и покачала головой:
– Вот что значит верить мужчинам, которые суть сплошные воплощения коварства! Ведь он только что поклялся в товарищеской верности! И после этого вы говорите, что я должна доверять мужчинам? Никогда! Даже если он большевистский комиссар! Вот! – она протянула ему листок.
Комиссар поднес его к фонарю и прочел текст, написанный неестественно крупным детским почерком:
«Едем хорошо. Все здоровы. Сели в поезд. Тепло и хорошо. Как здоровье маленького? Христос с вами. Папа. Мама, Мария».
– Ошибок нет, Мария Николаевна. По крайней мере, я их не нашел, – сказал Яковлев. – Только, знаете ли, здесь нужно кое-что изменить. Текст пусть остается. Но подпись я поставлю свою.
– Это зачем же, товарищ Яковлев? – удивилась Мария.
– Затем, товарищ Ваше высочество, что так вернее дойдет.
– Да? А это… А это будет хорошо?
– Так будет очень хорошо, – заверил он.
– Ежели вы так считаете… Впрочем, мы же с вами товарищи. Да? Тогда спасибо, – она крепко пожала ему руку.