Наследство последнего императора
Шрифт:
Перед отъездом оставшиеся двадцать тысяч поделили пополам. Мать передала половину Ольге.
Они остались вчетвером. Тоска после первых же часов разлуки напала страшная. Единственное, что утешало и успокаивало Ольгу, – с ними были по-прежнему добрый Евгений Степанович Кобылинский, Жильяр, доктор Деревенько и матрос Клементий Нагорный. По вечерам девочки, как всегда, занимались духовным пением, а вчера погода стояла такая теплая, что окна в комнате Ольги открыли. И когда они втроем (Алексей даже на балалайке своей перестал бренчать) перед открытым окном спели «Богородице Дево, радуйся», то духовная радость так переполнила их сердца и души, что все вокруг
– Все, – сказала Татьяна, вытирая слезы, когда они закончили. – Сегодня больше не могу. И больше никогда петь не буду.
И тут за окном внизу раздались аплодисменты. Ольга выглянула. Там стояли десятка полтора местных.
– Спаси вас Бог, дочки! Как славно поете, – сказала какая-то пожилая крестьянка и перекрестила Ольгу.
На следующий вечер после этого случая случилось событие, доставившее им четверым еще большую духовную радость.
С первый дней пребывания в Тобольске с ними стала заниматься русским языком, литературой и математикой Клавдия Михайловна Биттнер, жена полковника Кобылинского. Она приехала осенью, познакомилась с детьми, беседовала с ним часа полтора, потом внимательно изучила их учебники.
– Странно, – сказала она отцу. – У вас очень милые, совсем не глупые дети, они любят слово, тянутся к знаниям, но почему у них такие плохие учебники? Это даже не уровень прогимназии. По таким учебникам и земских школах теперь не учатся.
Отец, конечно, обиделся, хотя виду не подал.
– А что бы вы, Клавдия Михайловна, порекомендовали? – спросил он, входя вместе с ней в классную – специально отведенную комнату для занятий.
– Первоисточники – прежде всего. Я не вижу у вас на полках наших величайших талантов – Тургенева, Островского, Достоевского, Толстого… Правда, вижу Щедрина…
– А граф Толстой отлучен от церкви! И анафема ему была! – выпалила Анастасия.
Клавдия Михайловна внимательно посмотрела на нее.
– Отлучен… да, – сказала она. – А за что?
Дети молчали и ждали, что она скажет.
– Не знаете… – проговорила Биттнер. – Вопрос отлучения графа Толстого от церкви – это вопрос религиозный. В нем есть свои особенности, которые нужно сначала изучать и потом обсуждать отдельно. Если, конечно, у вас окажется достаточно желания и… смелости. Но писатель Толстой? Нас с вами от его лучших книг никто не отлучал. Я не могу себе представить, как бы я жила, если бы не прочла и не знала «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресение», «Крейцерову сонату».
– А мы вот живем почему-то! Ужас! – пожаловалась Мария и тяжело вздохнула.
Клавдия Михайловна была, очевидно, опытной учительницей и насмешку ученицы мимо не пропустила.
– Выражаю вам, Мария Николаевна, свои соболезнования, – с нескрываемой иронией произнесла Клавдия Михайловна. – Но могу вас утешить: на свете есть больше миллиарда людей, которым тоже совершенно никакого дела нет до «Анны Карениной». Но, думаю, тем не менее, среди них найдутся те, кто сможет назвать себя вполне счастливыми. Более того, скажу вам откровенно: потому-то и счастливыми многие себя чувствуют, что не читали Толстого. Потому что если бы прочли, то счастья у них поубавилось бы! И душа их стала бы чувствовать чужую боль. Какое уж тут счастье!.. Правда? А Достоевский их и вовсе бы заставил страдать. Но тот, кто способен страдать вместе со студентом Раскольниковым и мучиться и радоваться вместе с Пьером Безуховым, мне не в пример
Она увидела, что царским детям не понравились ее слова. Однако хорошо ощутимый холодок, повеявший в учебной комнате, ее не смутил.
– Вы хотите сказать, уважаемая Клавдия Михайловна, – сказала рассудительная Ольга, – что счастливец, не умеющий страдать, менее человечен, нежели тот, кто испытал страдания?
– Я не могу утверждать наверное – для каждого конкретного случая. Но, как правило, именно так в жизни и бывает, – подтвердила Клавдия Михайловна. – Кто может знать, что такое день, если он никогда не видел ночи? Кто может знать счастье, если он никогда не горевал?.. Кто может знать любовь, если он не знал ненависти?.. Но вернемся к литературе. Некрасов… Вы знаете Некрасова?
Дети отрицательно покачали головами.
– В самом деле? – и учительница продекламировала:
Идет-гудет зеленый шум.Зеленый шум, весенний шум…– Я знаю! – крикнул Алексей. – Я! Эти стихи мне Петр Васильевич читал!
– Кто такой Петр Васильевич? – спросила Биттнер.
– Наш учитель русского языка. Он всех нас учил. Я у него был пятым. Жаль, что его здесь нет.
– Вы по нему скучаете?
– Очень! – искренне признался Алексей.
– Значит, это очень хороший учитель, – с глубоким убеждением сказала Клавдия Михайловна. – Далеко не каждый из нас, учителей, может иметь такую радость и такую высшую в жизни награду – воспитать таких учеников, чтобы его помнили и по нему скучали. Вам повезло, Алексей Николаевич, что на вашем пути встретился такой учитель.
Несколько дней она занималась с ними только русским языком. Потом родители уехали, и Ольга напомнила учительнице о первом разговоре.
– Мы не знаем Некрасова, – вернулась к теме обстоятельная Ольга. – Хорошо это или плохо – тоже не знаем.
Клавдия Михайловна засмеялась.
– В таком случае я вам завидую!
– Чему же здесь завидовать? – угрюмо протянула Анастасия.
– Тому, – ответила учительница, – что вам предстоит испытать самое первое, самое сильное впечатление от встречи с этим поэтом. Второй раз такое переживание не повторяется.
Неожиданно учительница пришла тем же вечером еще раз. Принесла небольшую книжку в твердом переплете с сине-зелеными разводами морских волн.
– Опять уроки? Не учительница, а мучительница! – недовольно поджал губы Алексей, узнав, что Биттнер зовет всех в классную комнату. – Мы ведь уже отучились сегодня! Давайте не пойдем, – предложил он сестрам. – Пусть сама там сидит. За кого она нас принимает? Думает, что если мы под арестом, то можно сутками нас в классах держать?
– Вот ты сам ей и скажи! – предложила Татьяна. – Пошли, скажешь!
Он отрицательно замотал головой.
– Не пойду!
– А, слабо? – поддразнила его Анастасия.
– Вот и скажу! – разозлился Алексей. – Сейчас же скажу! Не имеет права!
Когда они расселись, он сразу поднял руку.
– Да, Алексей Николаевич? – спросила Клавдия Михайловна. – Что вам угодно?
– Клавдия Михайловна! – ему из-за его больной ноги разрешалось задавать учителям вопросы сидя. – У нас дополнительный урок? За что? Вы же нам ничего не задавали учить! В чем мы провинились?