Наследство последнего императора
Шрифт:
– Эти мизерабли, – сказал отец, – как ни странно, опять нас выручили. А больше всех им должны быть благодарны наши собаки…
Все к вечеру собрались в угловой комнате. Здесь по-прежнему были три кровати – только для родителей и Алексея. Все девочки по-прежнему спали на полу, и когда Боткин и Демидова предложили им отдать свои кровати, они наотрез отказались. Анастасия тогда со смехом заявила Демидовой:
– Нюта! Я тебя разоблачила! Ты сама хочешь спать на полу! Конечно, ка-а-а-кое удобство! Ты мне завидуешь и хочешь подсунуть свою кровать! Не выйдет – меня не проведешь!
Некоторое время сидели молча. А когда солнце проникло в комнату сквозь незакрашенную полоску оконного стекла и скользнуло по лепнине потолка, Татьяна неожиданно для себя – это потом она поняла, что не она сама, а душа ее запела – спела несколько
Пение стихло. Зотов напряженно продолжал слушать. В комнате прозвучали несколько неразборчивых фраз, потом что-то на иностранном языке сказала императрица, упала на пол книга, потом голос Татьяны, с досадой воскликнувшей:
– Ну, где же оно?!
К Зотову тихо подошел Авдеев.
– Ты чего тут? – шепотом спросил он. – Контрреволюцию услышал?
– Замолчи! – отмахнулся Зотов.
Послышался голос Ольги:
– Вот, здесь оно!
Потом Ольга откашлялась и чистым и ясным, словно вода лесного родника, голосом запела:
Царица неба и земли,Скорбящих утешенье,Молитве грешников внемли,В тебе – надежда и спасенье.Песнь-молитву подхватила своим бархатным контральто Татьяна:
Погрязли мы во зле страстей,Блуждаем в тьме порока…И теперь пели все, Зотов, к удивлению своему, различил даже чуть надтреснутый голос Александры:
…Но наша Родина! О, к нейСклони всевидящее око!Святая Русь, твой светлый домПочти что погибает.К Тебе, Заступница, зовем,Иной никто из нас не знает.О, не оставь Своих детей,Скорбящих упованье.Не отврати своих очейОт нашей скорби и страданья.Мелодия затихла. Через минуту снова послышался голос Ольги. Теперь в нем звенела сила, доселе не знакомая Чайковскому. Она читала стихи:
Пошли нам, Господи, терпеньеВ годину бурных мрачных днейСносить народное гоненьеИ пытки наших палачей.Дай крепость нам, о Боже правый,Злодейство ближнего прощатьИ крест тяжелый и кровавыйС твоею кротостью встречать.И в дни мятежного волненья,Когда ограбят нас враги,Терпеть позор и оскорбленья,Христос Спаситель, помоги! Владыка мира, Бог Вселенной,Благослови молиться насИ дай покой душе смиреннойВ невыносимый страшный час.И у преддверия могилыВдохни в уста Твоих рабовНечеловеческие силыМолиться кротко за врагов! [154]В
– Ольга, дитя мое, потойти ко мне, I want you kiss to [155] вольшебные и вдохновенные слова. Это самий лючший слова, которые я услышала за последние годы… если не считать других вольшебных слов, который всекда говорил мне мой чудесный муж и ваш замечательный отец! Как же это замечательно сказано! – и она произнесла чисто и почти без акцента:
154
Молитва «Перед иконой Божьей матери» и стихи Сергея Бехтеева «Пошли нам, Господи, терпенье…» были записаны рукой великой княжны Ольги и впоследствии найдены в ее бумагах.
155
Хочу тебя поцеловать.
Авдеев выругался:
– Ты чего? – удивился Зотов.
– Ах ты, сука старая! – разъярился Авдеев. – Так она, стерва германская, хочет, чтоб мы за нее еще и молились! Хрен тебе с кисточкой, а не молитва. Ну ты у меня еще запоешь!.. С притопом!
– Нет, – возразил Зотов. – Тут ее слова по-другому понимать надо.
Они прошли в караулку и закрыли дверь.
– Как еще понимать? – не унимался Авдеев. – Она же сказала: «Рабы должны молиться за своих врагов». Так?
– Ну, вроде того.
– А теперь скажи, кто мы для нее? Ну, не сейчас, а совсем недавно? Рабы! А кто нам враги? Они, Романовы. Ну, шпионка кайзеровская, подстилка распутинская!.. Теперь ты у меня попляшешь! – стукнул он кулаком по столу.
Зотов все еще находился под впечатлением пения и стихов, он был словно под легким хмелем и ему очень не хотелось возвращаться из того мира в свой обычный. Что-то заныло у него в груди, а какое-то доселе незнакомое чувство охватило его, и так сильно, что он впервые в жизни ощутил в горле горький комок. «Что за черт!» – удивился он и вспомнил, как в январе 1906 года в деревне Домки, где он жил с матерью, пришла казенная бумага о том, что его отец погиб в Порт-Артуре за Царя, Отечество и Веру. За месяц до того умерли его младшие сестренка и брат – от горячки, при которой по всему телу высыпают прыщи. Земский врач сказал, что эта болезнь называется «корь». Зотов тоже ею переболел, но выжил. Мать сошла в могилу в том же году – от горя. Тогда он впервые услышал о себе на кладбище: «Круглый сирота». И вот сейчас, после услышанной им песни и стихов снова проснулось в нем уже подзабытое чувство сиротства, когда ты один, горе давит тебя к земле и высасывает и опустошает всего тебя, как паук высасывает муху, оставляя от нее лишь пустую и сухую оболочку.
– Нет, Шурка, не так все! – уже увереннее возразил Зотов, с сожалением чувствуя, что наваждение музыки и стихов покидает его, и он возвращается к грязной и постылой жизни. Он зябко передернул плечами.
– Чего трясешься? – буркнул Авдеев.
– Да так, что-то похолодало…
– Похолодало? – удивился Авдеев. – Дак жара-то тридцать шесть градусов днем была! Не захворал часом?
– Не… не захворал, – ответил Зотов. – А вот в тех стишках, – вернулся он к теме, – говорится, что это молитва, дескать. А они, Романовы – Божьи рабы, как все. И это они просят силы, чтобы молиться за своих врагов. А кто им враги? Да мы же! Они за нас хотят молиться. Понял?..
– Но-но! – прикрикнул Авдеев. – Ты мне тут поповщину не разводи! Заступник нашелся! Ты что – за Кровавого заступаешься? Ежели так, то тебе продолжать здесь службу нельзя. Ты у нас в подозрении станешь.
Зотов даже рот открыл.
– Это почему же нельзя? – ошарашено спросил он.
– Да потому! – отрезал Авдеев. – Потому что сейчас ты их молитвы ловишь и раскисаешь от них, а завтра пожалеешь кровавых выродков, а послезавтра… Послезавтра побег им устроишь! И с ними же деру дашь! К Колчаку.