Наследство разоренных
Шрифт:
И с мексиканцами, с китайцами, с японцами, с иными-прочими?..
Бижу осознал, что с детства свыкся с привычкой ненавидеть. Он привык почитать белых, причинивших его родине, как теперь все утверждают, столько вреда, но к остальным, от которых Индия не видела ни вреда, ни пользы, он почему-то относился более сурово.
Возможно, Саид-Саид испытывал такие же затруднения в отношении Бижу.
Бижу уже успел узнать, как во всем мире относятся к его соотечественникам.
В Танзании, если бы могли, выкинули бы их вон, как сделали в Уганде.
На
В Нигерии, если бы могли, выкинули бы их вон.
На Фиджи, кабы могли, выкинули б их.
В Китае их ненавидели.
В Гонконге.
В Германии.
В Италии.
В Японии.
На Гуаме.
В Сингапуре.
Бирма.
Южная Африка.
Их никто не любит.
Гваделупа. Любят их здесь?
Нет.
Вероятно, Саида тоже учили остерегаться индусов. Но Саид не боялся противоречий. Он просто не обращал на них внимания.
А девиц у него было!..
— Бог мой! Бох-х-х ты мой! Она все названивать да названивать! — жаловался он, прицокивая языком. — Ай-й-й-й… Что делать, что делать?
— А то ты не знаешь, что делать, — буркнул Омар.
— Ха-ха-ха… ах-ах-ах… Сколько можно… Слишком много пуки-поки.
— Срежь свои косички, они от тебя и отстанут.
— Да я не хотеть, чтобы они отстать!
Когда девицы заскакивали в лавку за булочками с корицей, покрытыми глазурью или пересыпанными маком, Саид не скупился на краски, раскрывая им глаза на красоту и нищету родного края. Сочувствие молодых леди вспухало, как на дрожжах, им хотелось спасти этого несчастного парня, захватить его домой, к комфортной сантехнике и мурлычущему телевизору. Хотелось пройтись с ним вечерком под ручку. «Он такой милашка», — ворковали они вечером по телефону, делясь с подругами событиями дня.
Первая полезная деятельность Саида в Америке — призыв правоверных к молитве в мечети на Девяносто шестой улице. Мулла обратил внимание на его звонкий петушиный голос. Но перед тем как прибыть к месту службы, он задерживался у дверей ночных клубов. Он дожидался момента и увековечивал себя с помощью карманной камеры-«мыльницы» в компании с какой-нибудь знаменитостью первого плана. Майк Тайсон? — Да он ведь мне друг и брат! Наоми Кемпбелл? — Еще бы, ведь мы с ней… гм… Привет, Брюс (Спрингстин)! Я Саид из Африки. Да не бойся, мы больше белых людей не кушать.
Потом его начали и внутрь пускать.
Таланты с дверьми ему не помогли во время очередного рейда иммиграционной полиции. Не помогло и подтвержденное «Кодаком» знакомство с лучшими людьми Америки. Вернувшись на Занзибар, он грелся в лучах славы, поедал рыбу, сваренную в кокосовом молоке, отдыхал в тени пальм на просеянном светлом песочке, а по вечерам крутил любовь с девушками Стоунтауна. Подбадриваемые отцами, девушки слезали к нему из окон спален по стволам пальм, а отцы шпионили, надеясь застать парочку в недвусмысленной позиции. Прежний презираемый всеми безработный, отиральщик углов, стал завидным женихом.
— Мы для них, хвала Аллаху, все на одно лицо!
Саид наслаждался этой игрой, наслаждался тем, как эта страна заставляла его шевелить мозгами и ногами, руками и членом. Он любил эту страну, обманывал ее, он был ее образцовым и преданным гражданином, хотя и нелегальным. Когда пришло его время, этот субъект, специалист по проникновению через черный ход, с помощью копировальной техники неоднократно обманывавший ее официальную систему (он утверждал, что при желании способный парень с копиром может поставить Америку на колени), этот самый Саид со слезами на глазах и с глубокой убежденностью в голосе присягнул звездно-полосатому флагу. Он признал страну, страна признала его. Редкий случай взаимности. Роман в духе седой старины.
Шесть утра. На полках ждет покупателей ржаной, овсяной, крестьянский хлеб. Выложены бисквиты и пироги с абрикосом и малиной, дразнят янтарной и рубиновой начинкой. Бижу вышел из пекарни, присел у порога, жует свежий рулетик. Разломил корочку, отщипывает сдобу длинными, тонкими пальцами.
Но в Нью-Йорке идиллией не насладишься. Пронеслась «скорая», за ней патрульная машина полиции. И сразу же — пожарная. Над головой прогремел по эстакаде поезд, задрожала мостовая, тревожно завибрировали подошвы. Бижу замер, вспомнил об отце. Что с ним?
Заболел. Умер. Искалечен.
Он одернул себя. Конечно же, паника вызвана этим случайным нагромождением движений и звуков. Бижу попытался успокоиться, вспомнил о недожеванной выпечке — но во рту пусто…
В Калимпонге повар сидел над письмом:
«Дорогой Бижу, не мог бы ты помочь…»
На прошлой неделе сторож «железного купца» обратился к повару с просьбой. Сын подрос, пора работу искать, но какая здесь работа, в Калимпонге? Не смог бы Бижу помочь парню устроиться в Америке? Можно и руками поработать, хотя, конечно, в конторе бы лучше. Италия, конечно, тоже неплохая страна. Вот, говорят, один знакомый в Италии неплохо устроился, деньги гребет. Повар тандури.
Повар от неожиданности чуть не подпрыгнул. В нем боролись щедрость и подлость, но он улыбнулся:
— Что ж, я напишу, спрошу, вреда не будет. Не знаю, ой не знаю, что получится, но напишу обязательно.
Самолюбие приятно щекотало за ушами. Его просят о помощи! Представление о сыне как о преуспевающем бизнесмене окрепло.
Они со сторожем сидели и курили, два старика, беседующих о своих молодых наследниках, мирная картина в спокойной обстановке. На город спускался вечер, рядом замерли гигантские белые колокольчики, мимо лениво пробрела заблудившаяся корова.