Наследство Уиндемов
Шрифт:
— Больше ничего.
— Когда твой день рождения, Дукесса?
— Думаю, он начнется уже минут через десять. Нет, он уже начался. Я возрождаюсь, чувствуя прикосновения твоих губ.
Рассмеявшись, он продолжал целовать ее, играя одновременно с жемчужинами.
— Проклятие, — сказал он, вдруг отстраняясь от нее. — Мы должны подождать, когда ты снова почувствуешь себя хорошо. Ты все еще нездорова, как это ни печально.
— Я чувствую себя нормально. Уже прошло три недели. Со мной все в порядке, даже бок не болит.
Он нахмурился, проведя кончиками пальцев по еще свежему розовому шраму на ее боку, вспомнив, как игла вонзалась в ее плоть, делая
— Хватит, Марк, сколько можно вспоминать об этом. Мне очень хорошо, все закончилось. Нам повезло. Мы выжили. Твои раны тоже зажили, и даже быстрее, чем я ожидала.
— Да, ты права, — сказал он. — Благодарение Богу, все позади, и теперь я намерен заботиться о тебе как никогда. Не возражай мне, Дукесса. Если бы ты только знала, как я хочу тебя! Еще больше, чем дивный карбонад, запеченный Баджи, или его тающие во рту медальоны из телячьей печенки в соусе из портвейна. — Марк произносил названия блюд по-французски.
— Каким образом ты узнал французские названия этих блюд? — поинтересовалась Дукесса.
— Моя дорогая жена, во время твоей болезни мне приходилось утверждать меню Баджи.
Недоверчиво посмотрев на него, она хихикнула.
— Как я рад, что ты здорова и смеешься, как бы мне хотелось всегда видеть тебя такой веселой и бодрой! Я в восторге от того, что ты желаешь меня, но еще слишком рано. Можешь проклинать меня или грозиться отравить, я сочту это лишь одним из проявлений твоей страсти. Можешь вылить на меня все свое недовольство, я буду даже рад… — Заметив ее блеснувшие глаза и губы, приоткрывшиеся для возражений, он вдруг резко поднялся и отошел на добрых девять шагов от постели. — Нет! Хотя мне и пришлось туго, глядя на тебя обнаженную. Я бы хотел целовать твой живот без конца, но это может плохо кончиться, Дукесса. Я сильный человек и вполне могу управлять собой. Стану думать о драгоценных кубках, Библии и другой церковной утвари. Полагаю, все найденное надо отправить в Рим, в Ватикан. Себе мы оставим только украшения.
— Да, — сказала она, — я тоже думала об этом. Мне приятно, что ты и Мэгги сделал подарок.
— Хотел бы я знать, не лежит ли она теперь в своей комнатке, как и ты, с единственным изумрудным кулоном на шее?
— Нет, она сидит сейчас перед зеркалом, потряхивая рыжей гривой и наслаждаясь зеленым мерцанием изумрудов на их фоне. Твоя мать обещала надеть алмазную тиару вечером к ужину. Близнецы в восторге от подаренных браслетов.
— К сожалению, Спирс с Баджи отказались что-нибудь принять. Когда я предложил Спирсу несколько старинных монет, он посмотрел сначала на кончик своего носа, а потом на меня, совершенно так, как делал это твой отец, заставая Чарли и Марка за какой-нибудь шалостью, и заявил, что он не охотник до чужих вещей. Что касается Баджи, то я просто боюсь наткнуться вновь на его оскорбленный взгляд за ужином. Он заявил, что такой презренный соблазн не может оставаться безнаказанным на небесах. Я ничего не понял и спросил, что это значит. Он же ответил, что должен еще подумать об этом.
— Какой вздор! Хорошо, но что касается тебя, то я хочу, чтобы ты носил кольцо с рубином.
Он вдруг встряхнул головой, будто освобождаясь от наваждения.
— Пожалуй, я чересчур увлекся твоей красотой и переоценил свою стойкость. — Глаза его были полны вожделения. — Позволить тебе одеться и отвести глаза от твоего тела — выше моих сил! Если бы ты только могла понять, насколько соблазнительна в этой позе, с жемчужным ожерельем на груди…
Взяв его руку, она приложила ее к своей груди.
— Марк…
Он не мог отвести
— Хватит этих глупостей, Марк. Я чувствую себя хорошо. Если хочешь знать, Джордж осмотрел меня сегодня и сказал то же самое.
— Кажется, я не должен был позволять ему осматривать тебя. Как он может знать наверняка, что чувствует женщина?
— Ты тоже не можешь этого знать. Только я могу решать, что мне можно и когда. Надеюсь, ты будешь нежен со мной… Но прежде надень это рубиновое кольцо.
Недовольно пробормотав что-то неразборчивое, он повиновался ее настойчивому взгляду. Дукесса спокойно наблюдала, как он раздевался; рубин в лучах солнца светился ярким огнем на его руке.
Присев на край постели, он провел кончиками пальцев по жемчужинам, одновременно касаясь ее груди. Его осторожные медленные воздушные прикосновения вызвали у нее острую волну желания.
Он целовал ее грудь, потом губы, очень осторожно входя в нее и первый раз чувствуя ее мягкую податливость.
Наконец-то между ними ничего не стояло. Ей удалось завоевать его сердце, и теперь она открыто наслаждалась его упоительными требовательными ласками, трепетно принимая его. Она благодарила Бога за воссоединение их душ!
На следующее утро в пятницу, заглянув в библиотеку, Дукесса так и застыла на пороге, услышав пение Марка. Конечно, это был не тот бархатный баритон, что у Спирса, но все же выходило очень неплохо. Она хорошо знала эту не совсем пристойную песенку…
Почувствовав ее присутствие, он обернулся и, усмехнувшись, пристально посмотрел на нее.
— Недурные куплеты, не правда ли?
— Да, и мелодия тоже чудесная.
— Вообще-то, — начал он, внимательно разглядывая кончик ногтя на своем большом пальце, как будто там могло быть что-то интересное, — как раз мелодия здесь меня не очень устраивает. Мне кажется, я бы мог придумать что-нибудь получше. Ты ведь знаешь мой особый талант к музыке, особенно когда все дело в том, чтобы подыграть каким-то непристойным стишкам. Хотел бы я познакомиться с человеком, написавшим эту песенку. Мы бы могли стать неплохими партнерами. Он бы писал слова, а я — мелодию. Какая жалость! Такие веселенькие стишки, и такая невыразительная мелодия.
— Ничтожество! Твое зазнайство просто смешно! Эта песенка чудесна, восхитительна, и ее поют повсюду, на всех кораблях Королевского флота. Оставь свою критику, Марк, это просто глупо.
— Но я же не сказал ничего плохого о ней. По моему мнению, она продержится еще не больше месяца. К моему дню рождения ее уж точно забудут. Я и сам уже забыл ее, в особенности мелодию.
Подхватив с инкрустированного столика увесистый фолиант “Тома Джонса”, она запустила им в Марка. Он успел поймать его, заметив:
— Никогда не думал, что “Том Джонс” такой тяжелый. Том с такими яркими поучительными историями брошен в наказание за критику каких-то глупых незначительных куплетиков, доставляющих ничтожное развлечение! Боже, но ведь без четкой ясной мелодии они не запомнятся. Какая жалость, что я не знаю парня, написавшего их. У него нет никаких шансов на длительный успех без поддержки такого таланта, как я.
Став совершенно пунцовой, она блуждала глазами по столу, в поисках другой толстой книги. Не найдя ее, она попыталась стащить с ноги комнатную туфлю, забыв, что она привязана к ее щиколотке лентами. Взглянув вниз, она поняла, что необходимо развязать бант. Но у нее ничего не получилось, кроме уродливого узла. Сев на пол, она изо всех сил потянула ленту, еще сильнее затягивая узел, отчего в бешенстве крикнула: