Наследство

Майкл Джудит

— Пора приниматься за работу. Я надеюсь, что наша звезда будет вести себя хорошо; нам всем не подзоровится, если что-то будет не так.

Но, как выяснилось утром, им нужно было волноваться не только за Фарлея, но и о поклонниках, которые следовали за ним по пятам, куда бы он ни отправился.

Все началось на первых четырех концертах, еще до того, как приехал Поль. К тому времени, когда турне переместилось в Нэшвилл, а затем в Даллас, Денвер и Солт-Лейк-Сити, это явление превратилось в бедствие. Теперь Фарлей был постоянно окружен толпой: это были его поклонники и поклонницы с клочками бумаги в руках для автографов, кричащие «Бритт! Мы с тобой, Бритт!».

Тут были и зеваки, и любопытные, торчащие на улице около отеля и окружающие его, как только он появлялся. К нему тянулись руки, чтобы оторвать кусок от его рубашки, выхватить носовой платок или сорвать платок с шеи (Фарлей прекратил носить их после того, как однажды его чуть не удушили, пытаясь стащить с него платок). Постоянно слышались крики и визг; кто-то обязательно пел, полагая, видимо, что это самое удачное время для прослушивания. Майки с надписями «Бритт вернулся» можно было увидеть везде и всюду: быстро сориентировался какой-то бизнесмен.

С одной стороны было написано «Покончим с голодом», а с другой — «Всем с любовью». В Далласе, когда Фарлей раскланивался после выступления, кто-то бросил в него розу, которая оставила у него на лбу небольшую царапину, что в свою очередь вызвало заголовок в газете: «Бритт кровью болеет за бедных». Одна молоденькая девушка была почти задавлена и сбита с ног в огромной толпе на выступлениях Фарлея в Денвере, и быстрый агент по связям с прессой поднял ее на сцену, где Фарлей спел ей песню о любви, держа ее за руку, а на следующий день первые страницы десятков газет были посвящены этому эпизоду.

Все, что бы Фарлей ни делал, становилось сенсацией или в местном масштабе, или в масштабе всей страны, когда о ней рассказывала какая-нибудь телевизионная программа. Турне Фарлея становилось целым событием для того города, куда он приезжал, и Фарлей, как ясное солнышко, улыбался, махал рукой, пел, посылал толпе воздушные поцелуи, устраивал приемы, где его обнимали, целовали и всего чуть ли не облизывали.

— Они обожают меня, — сказал он Полю. — Они не перестали меня любить, вы понимаете это? Они обожали и до сих пор обожают меня! Обожают Бритта!

Он приглашал в ресторан людей, с которыми практически не был знаком, оплачивая обеды, в которых принимало участие по двадцать, а то и по тридцать человек. Каждую ночь в постели у него ночевала какая-нибудь девушка, наутро получавшая от него духи и коробку шоколадных конфет.

— Они обожают меня, — повторил он Полю, подмигивая. — Ночью только и делаю, что занимаюсь любовью. Конечно, вы не слышали, что я сказал. А вообще я лучший любовник Западного побережья.

— Откуда берутся на все это деньги? — поинтересовался Поль.

— Отовсюду понемногу, — туманно ответил Фарлей.

— Кто оплачивает все эти обеды, духи, приемы? — обратился Поль с вопросом к Луи Глассу.

— Бритт — богатый человек, — мгновенно ответил Луи. — Он скопил достаточно, когда был в зените.

— А я и сейчас в зените, — сказал Фарлей, входя в номер отеля, где они разговаривали. — Выше некуда. Все прекрасно. — Он взглянул на Поля. — Так себя чувствует только король. Я снова стал королем.

С этими словами он повернулся, чтобы принять кокаин и запить его джином.

— Эй, парень, у тебя сегодня концерт, — мягко напомнил ему Ларри. — Может, отложишь это на потом?

— Я уже и так давно откладываю.

— Ну сколько?

— Целых пять минут.

— Очень остроумно, — Луи положил руку на плечо Фарлея. — Подожди до конца концерта.

— Убери свои грязные руки. — Луи убрал руку. — Мне не нравится, когда мне указывают,

что делать, Луи, ты прекрасно знаешь это. Я уже большой мальчик, недавно был мой день рождения — мне уже тридцать семь, — обратился он к Полю. — Я уже достаточно взрослый, чтобы поступать, как мне хочется.

Поль взял свой пиджак:

— Я иду обедать. Пошли, Бритт, я угощу тебя бифштексом.

— Я не голоден. Я останусь здесь.

— Ты перестаешь есть, когда начинаешь принимать наркотики, — с горечью сказал Ларри.

Поль взглянул на Фарлея:

— Все равно пошли. Не люблю есть один.

— Вы просто хотите заставить меня поесть. Затащите меня в ресторан и запихнете в меня бифштекс.

— Может, и так. Если проглотишь его, он твой.

Фарлей ухмыльнулся:

— Вы мне нравитесь, Дженсен. Вы меня никогда не обманываете.

— Пошли. Я голоден, даже если вам и не хочется есть. Расскажите мне о колледже, как вы были там звездой, играя в спектаклях, когда учились в старших классах.

— Верно, я был звездой. Откуда вам это известно?

— Мне рассказал об этом ваш школьный наставник. Но мне бы хотелось услышать об этом от вас.

— Хорошо. Я не против. Это было хорошее времечко. — Он повернулся и вышел из комнаты в коридор.

— Вы сможете заставить его что-нибудь съесть? — тихо спросил Луи.

— Именно это я и пытаюсь сделать, — сказал Поль и вышел вслед за Фарлеем.

Каждый день они были озабочены одним и тем же: заставить Фарлея поесть, уложить его в постель, когда он заявлял, что совершенно этого не хочет и полон энергии. Все это они делали с одной целью, чтобы Фарлей был в состоянии выступить на очередном концерте. Все были втянуты в это дело: и Луи, и Поль, и весь остальной персонал. Они одевали его перед концертом и раздевали после, они следили, чтобы он не наговорил ничего лишнего публике, сажали его на самолеты и высаживали его из них, везли на сцену, где проходили его выступления. И практически все это снималось на пленку. Как бы ни было затуманено сознание Фарлея, он никогда не забывал, что Поль делает о нем фильм. Работая по восемь, по десять, а то и по пятнадцать часов в сутки, он, Поль и оператор собирались вместе, и как только Поль незаметно подавал сигнал, оператор включал камеру: Фарлей на репетиции, Фарлей разговаривает с другими музыкантами о предстоящем концерте, Фарлей вспоминает былое с Луи, Фарлей один, он сидит за пианино, напевая что-то себе под нос, Фарлей, исполняющий песню и старающийся, чтобы голос звучал хорошо. Время от времени он просил оператора выйти из комнаты, объясняя это тем, что нуждается в одиночестве, хотя большую часть времени он хотел, чтобы оператор был рядом. Он уже сжился с камерой и привык, что каждый день проводит перед ней.

Наконец, когда все устали до такой степени, что не могли больше даже думать о работе, они взяли недельный отдых, и Поль вернулся в Лос-Анджелес.

— Эмилия! — позвал он, открыв входную дверь. Ответом ему была только прохладная тишина дома. Он вбежал по лестнице в длинную гостиную, где одна стена была полностью застеклена, от пола до потолка, затем вышел на балкон, который возвышался над небольшими, покрытыми травой отвесными склонами, отделявшими каждый дом от соседей внизу и вверху. Он долго стоял там, уставившись на Лос-Анджелес, распростертый вдали, бледные, неясные очертания которого были видны под косыми лучами июльского солнца, с трудом пробивающимися сквозь полуденный смог. Понемногу ему удалось расслабиться, тишина окутала его, и напряжение, накопившееся в нем от общения с Фарлеем, отпустило его.