Наследство

Измайлова Кира Алиевна

Малышка посмотрела на незнакомцев и улыбнулась во весь рот, после чего вернулась к прерванному занятию: она расковыривала погремушку, пытаясь разобраться в ее устройстве. Такие игрушки здесь делали из обычного сушеного гусиного горла, насыпав внутрь горошин…

– Ты что?.. – поразился Генри, когда Мария-Антония выхватила у ребенка эту погремушку и зашвырнула подальше, несмотря на отчаянный рев. Правда, плакать малышка почти сразу же перестала, отлично зная, что никто на обиженный крик не явится, а нашла себе новое занятие – стала чертить борозды в песке.

–

Нельзя, – проговорила девушка сведенными от непонятного чувства губами, – нельзя давать такие игрушки ребенку, который может их разобрать. Там горошины внутри, подавится – и всё… и конец…

И такое было у нее выражение лица, так застыли серо-голубые льдистые глаза, подернувшись влагой, что Генри вдруг понял, понял и застыл в растерянности, не зная, что сказать.

– Тони, – вымолвил он, наконец, – Тони… Так ты… у тебя…

– Да, Генри, – сказала она спокойно, глядя в землю. – Я достаточно долго была замужем, чтобы родить ребенка. Сына. Наследника. Он умер, Генри.

– А…

– Очень просто, Генри. Такие погремушки делали и у нас. И няньки не оказалось рядом – ее подкупили, я думаю, – лицо Марии-Антонии было мертвее мертвого, – и никого другого. Я тогда была на стенах, мы ждали очередной атаки… А мой сын задохнулся, и я до сих пор думаю, что смерть его не была случайной… И слава всем богам, что Филипп не узнал…

«Жером, – вспомнил Генри. – Брат ее мужа».

– Думаешь, такое можно подстроить?

– Да, – бросила она. – Это несложно. Маги могли бы проверить, но к тому времени все маги в замке служили не мне. Они сказали – несчастный случай. Нянька плакала и клялась, что оставила ребенка на несколько минут, заняв погремушкой…

– Что ты с ней сделала? – спросил зачем-то Генри.

– Я приказала четвертовать ее, – безразлично ответила Мария-Антония. – Это еще было в моей власти, да мне и не стали бы препятствовать. Я знаю, что ты скажешь: она была простая женщина, которой заплатили или пригрозили… Но ответь мне, Генри: ты бы отправил на верную смерть сына своего сюзерена за пригоршню золотых? Не юношу, способного отбиться от наемных убийц, не мальчика, способного убежать и спрятаться, а ребенка двух лет от роду? Ты смог бы?..

– Нет, – коротко сказал он. – Я не смог бы. А женщине, которая сумела… Собаке собачья смерть, хотя псы куда благороднее людей! Значит, это твой деверь избавился от наследника, так?

– Скорее всего. Но у меня не было доказательств.

– И ты бежала к отцу…

– Мне более ничего не оставалось. И сражаться больше было не за что. И не для кого.

– Теперь понятно, – Генри сглотнул. Господи святый, все его архангелы и прочие! Ей же только двадцать лет, а она успела потерять мужа и сына! И неважно, что его самого мать родила в шестнадцать, а в восемнадцать лишилась следующего ребенка, у нее ведь не было тогда на руках целой армии, замка со всеми обитателями, не было подступающего к стенам неприятеля, не было деверя, мечтающего заполучить наследство! – Тони…

– Я свыклась с этим, Генри. У меня был год на это. И еще четыреста с лишком лет.

–

Тони… – какие у нее хрупкие косточки, какая она сама… тонкая, но будто стальная! – Я же не знал! Я бы не стал!..

– А разве я виню тебя? – спросила она, не отстраняясь. – Откуда ты мог знать…

…– И как прикажешь вам стелить? – спросила мать, поглядывая искоса. – Вместе или отдельно?

– Вместе, – сказал Генри спокойно. – Только мне – на полу. Не смотри так, велено быть при ней неотлучно, а как иначе?

Эрик хмыкнул в кулак, получил подзатыльник от матери и умолк.

– Я сам разберусь, – сказал Генри устало. – Ты там положила, что надо? Ну так я постелю, да и она не безрукая. Спокойной ночи.

Семейство проводило его недоуменным молчанием. Они непременно перемоют ему косточки, стоит только закрыться двери, но пока… Пока можно пойти наверх, бросить тюфяк в ногах кровати Марии-Антонии – вот уж точно, верный пёс! – и уснуть, наконец…

–Ты со мной или… – встретила его принцесса. Матушка обрядила ее в ночную рубашку с рюшками, из своего приданого, видимо, слишком уж старомодный крой – нелепее не придумать, но Мария-Антония и в этом тряпье была хороша так, что дух захватывало. – Генри?

– Я на полу, – сказал он сквозь зубы. – Ничего личного, семейные традиции!

И уснул тут же, давала о себе знать многодневная усталость, а тут, в родном доме, под защитой… расслабился, чтоб ему провалиться!

– Тони? – Генри проснулся с рассветом, сел на полу. – Тони?..

Он уже чувствовал – можно было даже не заглядывать на кровать: Мария-Антония спит непробудным сном. Генри сам затруднился бы сказать, как отличает его от любого другого, но – отличал. Это снова был волшебный сон, и…

Бусины, вспомнил вдруг он. Они появились после визита к шаману, и пропадали… да, пропадали именно тогда, когда принцессе грозило заснуть навсегда! И последняя исчезла в Монто-Лее, он же сам видел, и ремешок порвался!

Значит, все. Значит, колдовство шамана не работает больше, и девушка будет спать вечно, и ферма зарастет черными шипастыми ветвями…

Генри встряхнул головой. Да, это так! Но ее же можно пробудить! Можно, пусть даже вернется та, сказочная принцесса, из нее можно выколотить настоящую Марию-Антонию!.. Она просила не делать этого, никогда не делать, но… Что за блажь? Заклятие? Такое старое – оно давно дало сбой, стоит лишь вспомнить эти черные ветви! И черт бы с ними, главное…

Генри, склонившись над девушкой, коснулся губами ее губ. Не просто притронулся, как прежде, изображая поцелуй влюбленного принца, по-настоящему коснулся, каждой клеточкой своей ощущая это прикосновение и не желая прерывать его… лишь бы только ответила зачарованная принцесса, лишь бы это было не зря!..

Серо-голубые глаза распахнулись, и это был взгляд Марии-Антонии, именно ее, не подделки, не подменыша.

– Генри… – горестно выдохнула она, и яркий лед подернулся талой водой, будто она сразу поняла, в чем дело, но почему-то не обрадовалась этому. – Ну зачем же ты это сделал, Генри? Теперь ты…