Наследство
Шрифт:
– Вот адресок!
– Когда мероприятие? – спросила Яна.
– Сегодня часов в десять.
– Ого! Не поздновато для хороводов-то? – удивилась Яна, расплатилась и взяла адрес.
В связи с жалким положением ее родного театра Яна поняла, что добыча денег для нее сейчас первоначальная задача и ни от чего отказываться нельзя. А тут они сами в руки плывут. Потом Яна на сто процентов была уверена, что никакой кастинг на серьезный художественный фильм она не пройдет. Как говорится, слухи о ее таланте в этом вопросе сильно преувеличены. Она сняла с карточки двести тысяч рублей, у бывшего мужа просить не собиралась и хотела решить хотя бы точечно материальные проблемы сотрудников ТЮЗа, то есть если не спасти весь театр, то хотя бы так…
Водитель
Яна на своих шпильках сразу же увязла в сугробе по колени, поняв, что такая модельная обувь для очищенного от снега центра Москвы, но не для провинции. Складывалось впечатление, что здесь снег не убирали вовсе. Может, у города и снегоуборочной техники нет? Но дворники хотя бы должны быть!
Еле-еле, сначала с одним чемоданом, затем с другим Яна перебралась в подъезд и, чертыхаясь, потащилась на четвертый этаж. Яна позвонила в квартиру, дверь открылась, и Цветкова почувствовала себя героиней фильма «Хроники Нарнии», где дверь в обычный бельевой шкаф оказалась телепортом в сказочный мир. Вся квартира была украшена воздушными шариками, цветами и серпантином, а встречать ее вышла толпа народу, весело кричащих: «Ура! Наша Яна приехала!» На головах собравшихся красовались какие-то клоунские колпаки, которые обычно надевали на дни рождения. В некоторых лицах Яна с трудом узнала сотрудников театра, где работала ее мама. Затем раздался резкий хлопок, Яна почувствовала на себе обжигающее пламя, потом в глаза потемнело, и Яна впала в состояние, когда никто тебя не беспокоит. Слух покидал бренное тело Цветковой в последнюю очередь, поэтому она еще успела услышать, как истошный женский голос прокричал:
– Ты что сделал, идиот?! Ты же ей петардой в лицо выстрелил! Ты же ее убил! Лишил зрения и убил! Кто же людям в лицо направляет?! Господи, что же делать?!
– Я же не знал, я же не хотел… Радостная встреча, радостный фейерверк, – отвечал дрожащий мужской голос.
Рассудок Яны погрузился во мрак.
Глава 3
– Да все будет хорошо. Ну подумаешь, ожоги… Обработаем рану, и все. Главное, зрение цело, – слышала Цветкова голоса каких-то ангелов, которые порхали над ней и что-то делали. «Видимо, окропляют святой водой, сто процентов…» – подумала Яна и открыла один глаз.
– Очнулась? – тут же приветливо спросила Люся Попова, гример ТЮЗа.
Яна моргнула глазом, искренне радуясь, что видит.
– В больницу поедешь? – все так же участливо поинтересовалась Люся – женщина весьма неопределенного возраста и всегда странно выглядевшая. Такая а-ля «городская сумасшедшая». Мама же Яны всегда строго пресекала все попытки кого-либо обвинить ее подругу в какой-либо неадекватности. Она не уставала повторять, что Люся – очень творческий, тонко чувствующий человек с совершенно своим, особым внутренним миром, который иногда прорывается наружу и принимает причудливые для окружающих, но Люсе абсолютно понятные формы. Только один раз Валентина Петровна не нашлась что сказать, когда Люся по весне пришла на работу с дуршлагом на голове. Пояснила она это тем, что ей приснился сон, будто она – цветочная фея. Поэтому с утра Люся насыпала себе на голову цветочных семян и решила, что день будет находиться в основном на свежем воздухе, так как передавали дождь. А дуршлаг для того, чтобы каждый цветочек нашел свое место и все равномерно проросло. Тогда Валентина Петровна быстренько увела Люсю с работы, прекратив этот откровенный бред. Люсю куда-то поместили, подлечили, и она вернулась на работу в своем обычном странном состоянии. Правда, в первый же день она объяснила свое долгое отсутствие тем, что превращалась в клумбу. А когда цветы выросли, их просто срезали, оформили в букеты и раздали хорошим людям. Сотрудники театра не нашлись, что ей на такое заявление ответить, оставалось только поздравить. Слава богу, Люся к этой теме больше не возвращалась.
– В больницу? –
– Мы вот вызывали врача, он сосед твоей мамы по лестничной клетке, – скосила глаза Люся на пожилого мужчину.
– Здрасте! Лев Николаевич, – представился тот. – Ну что я могу сказать…
– Что? – переспросила Яна. – Говорите громче, ничего не слышно!
– Контузия у вас! – явно напрягся Лев Николаевич. – Поэтому слышать немного хуже будете, но потом все восстановится! Восстановится, говорю! А зрение, смотрю, нормальное! Глазки мигают, вовремя ты глаза закрыла! Только бровки с речниками опалились и челочка, – несколько замешкался доктор и добавил: – И щечки…
Яна сразу же поняла, в чем дело. Когда люди переходят на такой вот ласково-уменьшительный стиль общения, «глазки, щечки, бровки…», это может означать, что идет общение с ребенком, со слабоумным человеком или пытаются смягчить степень чего-либо. В данном случае степень повреждения. Яна села, пытаясь унять головокружение, и наконец-таки смогла увидеть всех собравшихся. Здесь были и ведущий актер Степан Сергеевич, и характерная актриса Лариса Ивановна, и совсем молоденькая девушка, которую Яна видела в первый раз. Они все еще оставались в этих нелепых бумажных колпаках. Лица были как у грустных клоунов.
– Яночка, извини меня, – развел дрожащие руки Степан Сергеевич, – это я тебе разрядил снаряд в лицо. Валентина Петровна меня убьет.
– Старый дурак! – стукнула его по спине Лариса Ивановна. – Мы хотели по-торжественному! Ты входишь! Так давно не видели салют! Ну, на салют нас не хватило, а вот на петарду… Только не уследила я, что Степа прямо на тебя ее и направил!
– Ладно, ничего! – каким-то глухим голосом ответила Яна и замерла.
Она провела языком по небным и язычным поверхностям, словно проверяя, не хочет ли никто из органов расстаться с ее ртом. Зубы остались ей верны, только чувствовался жуткий привкус гари.
– Подведите меня к зеркалу, – попросила Яна, понимая, что кричит, так как сама себя не слышала.
– Да что там смотреть, – начала было Лариса Ивановна, но осеклась под строгим взглядом Яны и бросилась помогать своим коллегам.
Совместными усилиями Яну подняли и отвели в ванную комнату с белоснежной плиткой и ослепляющим светом. Валентина Петровна очень любила белый цвет и в одежде, и в интерьере.
Пока стареющие артисты, ведущие себя как дети, вели Цветкову в ванную, она почувствовала себя Вием.
«Его так же выводила всякая нечисть, чтобы он им помог», – подумала она и обрадовалась, что не озвучила эту мысль вслух, а то это прозвучало бы как-то странно… двусмысленно… Конечно, эти артисты не являлись нечистью.
Яна всмотрелась в зеркало в центре ванной комнаты слегка близорукими глазами и очень пожалела, что близорукость у нее не сильная.
В зеркале отражалось серое лицо с какими-то неестественно красными носом и щеками и упрямо торчащим подбородком. Брови и ресницы были совершенно опалены, глаза – спасибо, что на месте, – абсолютно красные, как у мартовского зайца. Челка завивалась вверх черными пружинками. Яна дотронулась до них, и пепел осыпался, оставив коротенькую, глупо торчащую челочку. Яна выругалась и осмотрела волосы сзади – но они не пострадали. Но самое нелепое и странное, что Яна обнаружила у себя, это какие-то разноцветные пятна размером с горошину, покрывающие ее сероватую кожу. Такая веселая ветрянка.
– Пепел должен смыться, – заверил ее Лев Николаевич.
– Господи… что это?
– А это совсем пройдет, – сразу же стала успокаивать ее Люся. – Это у нас конфетти было… тоже некстати. А тут взрыв, и вот…
– Мне в морду лица, извините, взрывом впечатало конфетти? – удивилась Яна. – Я не могла даже в самой жуткой фантазии это представить.
– Выглядит не очень, – согласилась с ней Люся. – А так-то ты как? В больницу поедешь? Вызывать «скорую»?
– А зачем мне в больницу? Руки-ноги на месте. Конфетти с кожи убирать? Повеселить медицинских работников? Нет уж… не хочу. Я не люблю больницы, – ответила Яна, – и никуда не поеду.