Настоящая крепость
Шрифт:
Клинтан некоторое время молча, почти задумчиво смотрел на него, затем кивнул. Он с легким усилием отодвинул стул, подошел к двери палаты и открыл ее.
– Да, ваша светлость?
– сказал инквизитор в пурпурной сутане за дверью.
– Приведи его, - решительно сказал Клинтан.
– Немедленно, ваша светлость.
Инквизитор поклонился, затем повернулся и быстро пошел по коридору, в то время как Клинтан вернулся на свое место за столом. Он снова сел, скрестил руки на груди и сидел молча, ожидая.
Ожидание было не таким долгим, как казалось - Дючейрн был уверен в этом, - но, казалось, прошла вечность, прежде чем дверь снова открылась и инквизитор вернулся. Его сопровождал еще один мужчина, на этот
– Полагаю, что все вы знаете архиепископа Хэнки, - сказал Клинтан. Глаза Дючейрна сузились. Он действительно встречался с Никласом Стэнтином, архиепископом Хэнки, хотя и не очень плотно. Их пути пересекались несколько раз, особенно когда речь шла о деталях финансов Хэнки, но по-настоящему он никогда его не знал. Теперь он рассматривал явно испуганного мужчину перед собой, гадая, что скрывается за этим изысканно скроенным фасадом. В карих глазах Стэнтина было что-то темное, и его руки заметно дрожали, прежде чем он спрятал их в рукавах сутаны.
– Никлас пришел ко мне в мае прошлого года, - продолжил Клинтан.
– Он разыскал меня, потому что ему стало известно о поистине ужасном заговоре так называемых людей Божьих прямо здесь, в викариате. Они подошли к нему, и в течение некоторого времени, как он свободно признается, он позволил себе быть увлеченным и обманутым их ложью. Они убедили его, что их целью было просто "исправить" некоторые "злоупотребления" внутри Матери-Церкви.
– Великий инквизитор тонко улыбнулся.
– Похоже ли это на то, что мы слышим из других стран о "реформистах", топчущих друг друга в своем стремлении предать Мать-Церковь Стейнейру и его еретикам?
Дючейрн почувствовал, как у него упало сердце, когда он понял, какой отклик этот вопрос найдет у других испуганных викариев. Действительно, он увидел огонек в глазах Тринейра, и по выражению лица Мейгвейра было очевидно, что он готов принять все, что потребуется, чтобы подавить любой "реформистский заговор", исходящий изнутри Храма.
– Сначала Никлас был настолько впечатлен их очевидной искренностью и набожностью, что позволил себя увлечь, - продолжил Клинтан, позволив своему вопросу полностью проникнуть в суть.
– Со временем, однако, он пришел к пониманию того, что их действительные цели были гораздо более зловещими. А потом разразилась эта история с Чарисом. В своем стремлении воспользоваться представившейся возможностью, они, по его мнению, допустили ошибку, зайдя слишком далеко в открытую, и он начал видеть вещи, которых раньше не видел, в том числе свидетельства глубоко скрытой личной коррупции. Думаю, он был по понятным причинам напуган - как тем, что он обнаружил, так и тем, как Мать-Церковь и управление инквизиции могут отреагировать на его собственное участие. Ему потребовалось некоторое время и много молитв, чтобы осознать, что его долг - довести все это до моего сведения. Выложить это передо мной, чтобы Мать-Церковь могла защититься от этого ночного нападения. Он осознавал, какому личному риску подвергался, сообщая мне об этом, но все же был полон решимости сделать это, и он это сделал.
Имеешь в виду, он был так напуган тем, что ты сделаешь со всеми ними, если узнаешь сам, что он пришел к тебе, чтобы продать остальных и купить лучшие личные условия, которые он мог, - холодно подумал Дючейрн.
– Можем ли мы услышать это от самого архиепископа Никласа?
– спросил Тринейр болезненно нейтральным тоном.
– Конечно, можете.
– В голосе Клинтана звучало почти раздражение, как будто он не мог поверить, что у Тринейра когда-либо возникал какой-либо вопрос, и взглянул на ожидающего, молчаливого архиепископа.
– Скажи им, Никлас.
– Да, ваша светлость, - ответил Стэнтин.
Он посмотрел на трех других викариев, прочистил горло и с трудом сглотнул. Затем
– Все так, как уже описал великий инквизитор, ваши милости.
– Его голос слегка дрожал, но он прямо посмотрел им в глаза.
– Сначала я искренне верил, что викарий Сэмил и викарий Хоуэрд принимают во внимание только наилучшие интересы Матери-Церкви. На самом деле, я верил в это в течение нескольких лет. Только постепенно некоторые части того, что они говорили, начали звучать так, как будто они противоречили другим частям, и даже тогда я смог убедить себя, что просто неправильно понял. Но они вынуждали меня... делать то, что заставляло меня чувствовать себя неловко. Шпионить за моими коллегами-епископами и архиепископами. Собирать информацию о членах викариата - даже о самом великом викарии. Особенно в поисках улик, которые могли быть использованы для шантажа или давления на членов инквизиции. И, кроме того, за всем, что могло быть использовано в качестве оружия против канцлера, великого инквизитора и казначея.
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, затем продолжил.
– Я начал понимать, что собираемая ими информация могла быть использована личными врагами викариата. Это глубоко обеспокоило меня, особенно когда я начал открывать для себя некоторые... неприятные аспекты их собственной жизни.
– Его рот на мгновение скривился в том, что могло быть гримасой отвращения... или, возможно, страха.
– Я обнаружил, что за добродетельным фасадом, который они пытались представить, на самом деле они были преданы личной распущенности, которая потрясла меня. Ваши милости, я не ханжа и не новичок в реальности. Знаю, что епископы, архиепископы, даже викарии все еще остаются мужчинами, что все мы все еще подвержены искушениям плоти и что слишком часто мы поддаемся им. Я не готов осуждать кого-либо из моих братьев в Боге за слабость, потому что все смертные слабы и подвержены ошибкам. Но есть извращения, над которыми я должен подвести черту. Противоестественная похоть и жестокое обращение с детьми - это больше, чем я мог бы вынести.
Глаза Дючейрна расширились. Конечно, Клинтан не думал, что сможет продать это остальным викариям? Не о Сэмиле и Хоуэрде Уилсинах, из всех мужчин!
И все же, даже подумав об этом, он был поражен тем, как чертовски искренне и убедительно излагал Стэнтин. Кстати, люди, уже стремящиеся оправдать уничтожение того, кто, по их убеждению, был их врагом, ухватились бы за такие дополнительные обвинения.
Что ж, теперь я знаю, на какие условия ты пошел, когда продал свою душу, Стэнтин, - холодно подумал он.
– Когда мои глаза открылись, - продолжил Стэнтин, - я начал видеть еще больше вещей, которые старался не видеть. А потом началась война с Чарисом, и внезапно все они были взволнованы, все с нетерпением ждали возможности - открытия - которое им предоставили наши первоначальные поражения. Я осознал, что им было все равно, если Мать-Церковь разрушится, до тех пор, пока они были в состоянии установить свой собственный контроль над тем, что когда-либо останется в обломках. Они были прекрасно подготовлены к тому, чтобы "Церковь Чариса" росла и процветала, если это позволит им навязать свою собственную "доктринальную реформу" здесь, в Зионе, и назначить себя правителями Матери-Церкви.
Архиепископ Хэнки печально покачал головой, выражение его лица было как у человека, которого предали те, кому он доверял... а не как у человека, который был занят предательством тех, кто доверял ему.
– Как только я осознал правду, ваши милости, то решил, что у меня нет другого выбора, кроме как поделиться своими знаниями и подозрениями с великим инквизитором. Что я и сделал. И после того, как он выслушал мое признание, он сказал...
***