Настоящая любовь или Жизнь как роман
Шрифт:
Гремят барабаны.
Бахчеева, голого до пояса, с едва зажившими рубцами на спине и плечах, выводят из казармы на новую экзекуцию в оставшиеся полторы тысячи палочных ударов.
Посреди плаца снова стоят две шеренги солдат с вересковыми палками в руках. Среди них Достоевский.
Вокруг плаца — то же, как и при первой экзекуции, скопление зрителей, собаки, верблюды.
БАХЧЕЕВ (поручику
Голос у Бахчеева без прежней слезливости, однако Буран не замечает этой перемены и в обычной своей манере принимается с напускным сочувствием играть с арестантом перед зрителями.
БУРАН. Друг ты мой! Не я же тебя наказую, закон!
БАХЧЕЕВ. Ваше благородие, все в руках ваших, помилосердствуйте!
БУРАН. А ты думаешь, мне не жалко тебя? (Дав рукой отбой барабанщикам, подходит к Бахчееву.)Думаешь, мне в удовольствие смотреть, как тебя будут бить по свежим ранам?
БАХЧЕЕВ. Ваше благородие, так будьте отцом родным…
БУРАН. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю. От прикладов отвяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что есть силы через весь фрунт! Чтоб народу не скучно было. (Показывает на шеренги солдат.)Побежишь? Тут хоть и все равно каждая палка ударит, да ведь дело-то короче будет и публике веселей. Как думаешь?
БАХЧЕЕВ. Благодарствую, ваше благородие!
БУРАН (унтер-офицерам). Отвяжите его!
Унтера отвязывают Бахчеева от прикладов…
Но стоило рукам Бахчеева освободиться, как Бахчеев свободной рукой вдруг выхватывает из-за голенища сапога самодельный нож, по рукоять всаживает его Бурану в живот и еще успевает дернуть ножом снизу доверху…
Публика ахает, дамы в каретах закрывают глаза китайскими веерами и платочками.
Кишки вываливаются из распоротого живота Бурана, алая кровь брызжет на солнце…
Унтера набрасываются на Бахчеева, валят его на землю, связывают. Он не сопротивляется…
Из казармы выскакивают офицеры, среди них полковник Беликов, командир батальона, и фельдфебель Маслов.
ПОЛКОВНИК БЕЛИКОВ. «Полняк»! Двенадцать тысяч палок без суда! Забить до смерти!
Снова гремят барабаны…
Унтера тащат Бахчеева сквозь строй…
Машут и свистят палки, хлестко, с оттягом вонзаясь в спину Бахчеева…
Фельдфебель Маслов неожиданно срывается с места, бежит вдоль шеренги солдат и, показывая полковнику свое рвение, кричит на манер убитого.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Катай его! Жги! Лупи! Крепче! Сажай его, сажай!..
Солдаты старательно бьют Бахчеева
Гремит барабан… Гремит ту самую дробь, как когдато на казни… Эта дробь накатывает на Достоевского, оглушая его, и…
снова все неотвратимей приближается к нему окровавленный Бахчеев…
и глаза ему ослепляет сияние солнца…
и — не опускается рука Достоевского на несчастного, замирает в воздухе его палка…
Протащили мимо него Бахчеева, но в ту же секунду налетает фельдфебель и отмечает спину Достоевского крестом.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (ликуя). В кордегардию! Сам буду пороть писателя! Мало не покажется!
Бедная, приземистая избенка стоит в конце окраинной улицы, за ней — только степь, пустая и унылая [9] …
9
«Изба Достоевского находилась в самом безотрадном месте, — сообщает в мемуарах Врангель. — У Достоевского была одна комната, низкая; в ней всегда царствовал полумрак. Бревенчатые стены смазаны глиной…»
Полутемная комната, освещенная догорающей сальной свечой на столике у окна. На окне стоят горшки герани. В углу закопченная икона Богоматери Марии.
Под иконой, на длинной скамье, Достоевский лежит после порки лицом к стене и спиной кверху, покрытый до плеч темной простыней, уронив со скамьи руки вниз.
С улицы слышен лай собак… потом скрип калитки… от подувшего из двери сквозняка гаснет пламя свечи…
Но Достоевский не шевелится.
В комнату входит Мария и останавливается, вглядываясь в темноту.
МАРИЯ. Федор Михайлович…
Достоевский не отзывается.
Привыкнув к темноте, Мария видит Достоевского и убожество его жилья. Нерешительно, в сомнении она подходит к нему… приподнимает край простыни с его плеча и замирает от ужаса: плечи Достоевского являют собой одну кровавую рану — в рубцах, с рваными кусками кожи…
МАРИЯ. Боже! Он умер!
ДОСТОЕВСКИЙ (хрипло, но твердо).Уйдите!
МАРИЯ (крестясь, облегченно).Вы живы? Господи, слава Богу…
ДОСТОЕВСКИЙ. Уйдите немедля!
МАРИЯ. Но почему?
ДОСТОЕВСКИЙ. Меня… меня пороли… Розгами, как холопа…
Мария продолжает осторожно поднимать простыню, оголяя его спину.
ДОСТОЕВСКИЙ (со стоном).Не нужно… Уйдите… Теперь я ничто в ваших глазах…