Настоящая жизнь
Шрифт:
– Не знаю, стоит ли, – Миллер подозрительно покосился на него.
– Ну лично я устал и хочу домой.
– Тогда я с тобой прогуляюсь.
– Отлично, – сказал Уоллас. Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться дома в своей постели. Они прошли квартал вниз по улице, миновали большой, круглый многоквартирный дом, маленький бар на углу, из которого неслась громкая музыка. У входа курили несколько белых. Уоллас чувствовал, как они провожают его взглядами. Миллер шагал рядом. Временами их плечи и пальцы соприкасались, и Миллер косился на Уолласа. Но тому удавалось сдержаться и не обернуться на него в ответ. Что за странная у него жизнь? Как только
Они с Миллером поднялись по лестнице в его небольшую квартирку. Окно Уоллас, уходя, оставил открытым, и в комнате пахло озерной водой и летней ночью. В спальне работал вентилятор, и оттого в квартире было прохладно. Миллер подсел к стойке и стал наблюдать, как Уоллас готовит кофе во френч-прессе, что для него было в новинку.
Далее оттягивать разговор было невозможно, и Уоллас влез на стойку, скрестил ноги и обхватил ладонями теплую кружку. Миллер теребил край лежащего на столешнице бумажного листка.
– Миллер, так что все это значит?
– Мне не по себе, – отозвался тот. – Из-за того, что случилось в туалете. И из-за того, что я сказал тебе в апреле. Из-за всего. Мне кажется, я ужасный друг. И плохой человек.
– Ничего подобного.
– Давай начистоту. Я не западаю на парней. Я не гей и все такое. Просто… не знаю.
– Все нормально. Ты отличный друг.
– А я вот в этом не уверен. Я сглупил. Увидел, как ты целуешься с Эммой, и подумал… Ну, понимаешь…
– Честно говоря, не совсем, – покачал головой Уоллас. Днем он варил суп, и в раковине до сих пор громоздилась гора грязной посуды. – Ты увидел, как Эмма меня поцеловала, и подумал… О чем? Если все целуются с теми, кто их не привлекает, почему бы и мне не попробовать?
– Нет… Да… Не знаю, наверное. И тут ты собрался уходить, и я подумал: «Черт, это все из-за меня».
– Как мило.
– Но я хочу.
– Хочешь… чего?
– Поцеловать тебя, – сказал Миллер.
– О.
– Это плохо?
– Нет. Вовсе нет. Но, видишь ли, ты только что говорил, что не хочешь этого.
– Нет, хочу. Хочу. Не должен. Но хочу.
– Ладно, – сказал Уоллас.
Миллер покосился на него. В квартире царил полумрак. Свет горел лишь на кухне, и за большим окном, выходящим в переулок, светили фонари.
– Вот так просто?
– Что сказать, я легкая добыча.
– Дурацкие у тебя шутки, – Миллер соскочил со стула и шагнул к нему. Спиной он заслонил лившийся из кухни свет, и Уолласа накрыло его тенью. Щеку опалило теплым дыханием. Миллер тронул его губы кончиками пальцев и надавил большим, чтобы Уоллас чуть приоткрыл рот. Смотрел он при этом очень внимательно, не нервничал, не тушевался. Ему явно не впервой было брать на себя активную роль, рулить ситуацией. И все же он медлил, не решался двинуться дальше. Это чувствовалось в том, как неспешно он проводил по губам Уолласа большим пальцем. Уоллас впустил его в рот и принялся медленно, нежно слизывать с него соль. – Какой же ты… – начал Миллер.
Уоллас не стал уточнять. Притянув Миллера за футболку, он придвинулся ближе и прижался к нему всем телом. Миллер, теперь стоявший между его раздвинутых бедер, слегка наклонился, и губы их встретились, подарив мимолетное ощущение жара и влаги. Уоллас целовался второй раз в жизни и никак не мог понять, почему же он столько лет
Миллер поцеловал его снова. У Уолласа вырвался приглушенный стон, но Миллера это лишь сильней распалило. Он словно искал чего-то – прижимался губами то к его рту, то к щеке, то к подбородку, как будто именно там ожидал найти ответ на незаданный вопрос. Руки его коснулись бедер Уолласа, скользнули по бокам и выше, выше, пока не оказались у него на шее. Ладони загрубели от лодочного снаряжения, и тем острее были ощущения, когда они касались кожи. Поцелуи его на вкус были, как пиво со льдом – холодные и резкие. Миллер укусил его за губу.
– Мне очень нравится, – сказал он. – Я и не думал, что мне так понравится.
– Это здорово, – отозвался Уоллас. Кажется, зря он это сказал, потому что Миллер внезапно нахмурился и попытался отпрянуть. Но Уоллас обхватил его ногами за талию, не давая отстраниться. – Эй, куда это ты собрался?
– Похоже, тебя все это не слишком заводит, – бросил Миллер. – Не хочу тебя принуждать.
– Еще как заводит, – возразил Уоллас и положил руку Миллера себе между ног, где было уже очень твердо. Миллер охнул и дернулся, словно только теперь вспомнил, что Уоллас мужчина, как и он сам. Однако его это не отпугнуло. Он крепко – возможно, даже чересчур крепко – сжал выпуклость под брюками Уолласа и прижался губами к его шее.
– Я не умею. Не знаю, как это делается, – пробормотал он.
– Ничего страшного, – ответил Уоллас. – Это нетрудно.
– Я не девственник, – рассмеялся Миллер. – Просто. Я не… Ну, ты понимаешь, – он неопределенно повел руками.
В спальне было темно. Синел лишь прямоугольник распахнутого окна, освещенный с улицы фонарями.
Уоллас опустил жалюзи, и стало еще темнее, все окрасилось в оттенки серого. Но все же это была его комната, он отлично в ней ориентировался и знал, что Миллер сейчас стоит возле кровати. Уоллас подобрался к нему сзади и, застав врасплох, легонько толкнул вперед. Тот поначалу не поддался, но затем, изумленно выдохнув, рухнул на постель. Уоллас опустился рядом с ним. Так, едва касаясь друг друга, они пролежали долго – а, может, Уолласу только так показалось.
Он не помнил, когда в последний раз вот так нежился рядом с кем-то, в почти невинной истоме, когда оба делают вид, что вовсе и не думают о сексе, промедлением доводя себя до почти невыносимого возбуждения. Он не выдержал первым, положил руку Миллеру на грудь и почувствовал, как быстро и сильно бьется его сердце.
Они снова поцеловались, сдаваясь под натиском захлестывавшего их желания. И тут же принялись выпутываться из одежды, сдирать ее с себя, как кожу, и вновь коснулись друг друга уже обнаженные, дрожащие, словно впервые увидевшие мир новорожденные создания.
– Забирайся под покрывало, – велел Уоллас Миллеру, и тот послушался. Они касались друг друга так нежно и робко, что Уоллас едва не заплакал от жалости к себе восьмилетнему. Тогда к нему прикоснулись впервые, и в этом прикосновении не было ни нежности, ни страха причинить ему вред. Сам же он твердо решил дать Миллеру то, что никто никогда даже и не пытался дать ему. Чтобы, когда все это – чем бы оно ни было – закончится, не оказалось, что Миллер теперь страшится его тела и того, на что оно способно. Теперь голова Уолласа двигалась у Миллера между бедер, и тот отчаянно вцеплялся ему в волосы. Уоллас принял его глубоко в горло, и Миллер в последний раз сдавленно вскрикнул.