Настоящее фэнтези (сборник рассказов)
Шрифт:
Время было вечернее, морозное. Дверь, хоть и обита специально полотном поверх пучков соломы, вся промерзла и закрывалась от этого неплотно. А по самому низу, где Михей прибил ржавую железяку, чтобы ногами пинать можно было, уже висел плотный слой льда. И тянуло от двери так, что снимать кожух совсем не хотелось.
Но даже этого сквозняка не хватало, чтобы разбавить хлынувший из кухни запах от только вскрытого бочонка с кислой капустой. На запах этот, правда, почти никто внимания не обращал, нос откровенно не кривил, потому что знали все, что нет ничего лучше, чем вот такая кислятина, слегка промытая, а потом выложенная в огромную сковороду,
А в капусту если такую покрошить — самое оно получится.
Когда все покоричневеет, просолится, проперчится, прожарится — вывалит Михей-кабатчик, не жалея продукта, на большое деревянное блюдо, что в полстола, принесет мужикам, бросит на стол деревянные же ложки тем из них, кто свои не приготовил.
Правильный-то мужик ножик и ложку всегда с собой носит. Летом — за обмоткой онучевой, а зимой — за голенищем высокого валяного сапога. Валенки, да кожухи, да штаны суконные — это же самая лучшая по зиме одежда. А запаха этого от тех валенок, что как псина мокрая, его и не слышно совсем, потому что капуста перебивает все.
А еще, по запаху, что с кухни потек, в сало Михей щедро покрошил луку да чеснока. Вот теперь уже запахло вкусным и острым.
— Ты пока нам выпить неси, Михей! — крикнул вдогонку кабатчику тщедушный Кунц, довольный новыми слушателями, и опять закивали мужики, ожидая продолжения рассказа.
Выпить вечером субботы после тяжкой трудовой недели не находил для себя зазорным никто. Говорят, даже герцоги разные и графы — и те по субботам себе позволяли.
В кабаке у хромого Михея подавали по холодному времени казенную прозрачную и чуть маслянистую на вид палинку, которую проверяли, специально поджигая и нюхая запах от нее. Да еще наливали в тяжелые глиняные кружки густое черное зимнее пиво, валившее непривычных с ног посильнее той палинки. Честно говоря, то же самое подавали и летом, в самое пекло.
Ну, не умел Михей варить правильное светлое. Выходило оно у него всегда мутное, с запашком, как будто дрожжевым. Так он придумал называть его "живым", и с проезжих за то брал в полтора раза больше. А проезжим — что? Им лишь бы диковину какую. Заезжие эти про "живое" пиво от Михея и разнесли по всей дороге.
Вот только местные, свои, пили у него только темное. Потому что знали. Темное-то пиво у Михея было правильным, с настоящим хлебным вкусом, с квасным запахом, бьющее в голову и в ноги, греющее зимой и охлаждающее, утоляющее жажду и даже голод летом.
— Дак, чо дальше-то? Ты говори, говори, — бормотали мужики наперебой, обхватывая большими корявыми ладонями выставленные перед ними кружки.
И Кунц продолжил свой рассказ, всплескивая руками и тряся жидкой бороденкой:
— В столице, говорю, девки-то спят в специальных костюмах из прозрачного шелку. Называют его "пэжам". Слово иностранное, откуда пошло — никто не знает, а сами эти пэжамы — донельзя смешные. Меня тоже учила одна красавица-купчиха,
Он обвел мужиков горящим вдохновением взглядом и добавил для крепости:
— Не меньше двух раз в неделю! Во как!
— Ну, положим, два-то раза в неделю я бы выдержал, — пожевал губами самый здоровый и бородатый мужик. — Оно противно, конечно, но ежели за трактир — можно и потерпеть.
— Это ты, ты же вон какой здоровый, — захихикал мелко Кунц. — А глянь на меня? Ась?
— Это да, — прогудел добродушно мужичище. — Тебя, дак, вовсе смылить можно. Если по два-то раза…
— Это что! А вот был я еще в южной стране Юразии, так там бабы в постелях спят натурально вовсе без всего! Совсем, значит, голые!
— Как же это? — засомневался кто-то, запуская пятерню в затылок.
— А вот так! Жарко там у них, в южных странах. Они даже не прикрываются ничем, так и лежат. А мужчина там может иметь три и даже больше жен. Если, конечно, прокормить может — так и все семь можно. И вот, представьте, все семь спят нагишом! У меня там, правда, всего одна была, но красивая такая, заводная, да молодая! Она не так просто с улицы — дочка князя ихнего. Дворец, понимаешь, все дела, как положено. Она и меня научила спать безо всего. А что?
Кунц поднял кверху палец, обвел вокруг себя, потом сложил кукиш и ткнул им напоказ в темный угол.
— Да вот, а что такого? Нормально! И нечего вам ржать! А ежели еще вдвоем, так и вовсе приятно даже! Эх, любила же она меня страстно. Предлагала остаться навсегда. Да. Но не могу я, не могу на одном месте. И однажды просто сбежал. Была погоня, но мой конь был быстрее. А стрелять они не стали, потому что не убить меня хотели, а женить. На княгине.
— Ух, ты-ы-ы…
— А в северных странах мужики спят так же, как и бабы. В длинных, в пол, толстых таких рубахах. С рукавами, — добавил он, подумав мгновение. — И на голову надевают колпаки специальные теплые с ушами. Потому что мороз у них стоит такой, что лед не только на двери, как у Михея, но и по всему полу лежит. Красиво там, все такое гладкое и блестит.
— А ходить-то как? По льду?
— А так и не ходют они. Катаются на коньках. Маленькие такие конечки, железные, блестящие. Я там правда совсем недолго жил, потому что морозов сильно боюсь. Я ж худой, сразу кости мерзнуть начинают. А вот толстым там очень даже хорошо. Не жарко. Да, и женщины, что интересно, у них очень красивые. Белые такие, высокие, волосы почти до полу…
— Они-то высокие, а ты маленький, — засмеялся сбоку и закашлялся, подавившись, кто-то из приезжих. — Небось, там-то, на северах, никто тебя такого мелкого не любил, да?
— Отчего же, — приосанился Кунц, задрав бороденку уже чуть не к потолку, масляно блестевшему в слабом свете лучин. — Очень даже любили. Прынцесса местная была в меня просто влюблена. Был бы я сейчас северным прынцем. Да только вот не сложилось у нас. Война у них там началась, и пошел я за них воевать. За них и за прынцессу эту, значит.
— Ну, ну? И что там дальше было? Как воевал?
— Что дальше, что дальше… В плен попал. Раненый, — со значением поднял он снова палец. — За героизм меня величали враги на своем языке багадуром.