Настоящее напряженное

Дункан Дэйв

Дрожащими руками она взяла чашку и села на диван.

– Элементарно, дорогой Ватсон!

– Чертовски дешевый трюк, – пробормотал он. – Извини. В армии по призыву или добровольцем?

– Добровольцем.

– О! – только и сказал Эдвард, и наступила тишина.

Она допила чай и отодвинула чашку с блюдцем.

– А ты еще обзывала меня идеалистом с горящими глазами! – вздохнул он.

Она не смотрела на него.

– Все вы идеалисты. Ему должны были вот-вот дать судейскую должность. Развод со скандалом поставил

бы крест на его карьере. Его жена мстительна и со связями.

– «Любил бы я тебя, мой свет, когда б не чтил я честь»?

– Можно сказать и так.

– На самом деле это говорил Геррик.

– Это Ловлас. Нет, это довольно неприятное ощущение – занимать второе место после войны.

– О, Алиса! – грустно вздохнул он. – О, моя бедная Алиса!

– Не стоит жалости. Я была любимой, и у меня была хорошая работа, пока кайзер все не испортил. – Она заставила себя встретиться с ним взглядом. – Я должна была сказать тебе. Я почти уже решилась, но у тебя и без того было много неприятностей. Прости.

– Так давно?

– С октября тринадцатого.

– Ох. – Он вздрогнул и отвернулся к камину. – Должно быть, я выглядел дурак-дураком!

– Нет. Не дураком. Влюбленные молодые люди, конечно, ведут себя по-дурацки, но они не дураки. Я уже говорила тебе, я люблю тебя как брата.

– Как малолетнего брата! – сердито сказал он. – Мне было восемнадцать, а тебе – двадцать один. Мне все еще восемнадцать!

– Ну да, а я уже старая двадцатичетырехлетняя карга! – На вид ему было скорее шестнадцать, но говорить это, пожалуй, не стоило. – Я до сих пор люблю тебя как брата.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Храбрая попытка, но глаза его предательски блестели.

– И внутри тебе уже не восемнадцать, Эдвард. В чем-то ты даже старше Джулиана, а уж он прошел адский огонь. Что же ты такое пережил, если стал таким?

– Ничего такого, что видел он. Просто опыт.

Жестокий опыт, подумала она.

– Ты еще не вырос из этого? – с горечью спросила она. – Ты что, действительно все годы думал только обо мне в этом своем волшебном мире?

Он прикусил губу.

– Я все еще надеюсь. Ты была еще одной причиной рваться домой.

– Нет уж, выкладывай! – полушутя настаивала она. – Ты знаешь все мои тайны. В машине ты выказал настойчивость, которой раньше за тобой не водилось. Ты где-то неплохо натренировался в ближнем бою.

Он нахмурился.

– Никаких любовных похождений! Хотя… они могли бы быть. – Она продолжала выжидающе молчать, и он вздохнул. – Она намекала, что имела кое-какие планы на этот счет.

Это звучало до неправдоподобия по-викториански, и она чуть не рассмеялась. Нет, он оставался неисправимым романтиком.

– Тогда возвращайся к ней и испробуй эти свои приемы, – предложила она.

Он не сводил глаз с холодного газового огня.

– Я никогда не вернусь, так что сейчас это невозможно.

И это не было возможно тогда. Я дал тебе слово и держал его.

Она встала, чтобы пойти переодеться.

– Но я ведь отказала тебе. Ты не имел передо мной никаких обязательств.

– Она повернулась к нему спиной и вдруг оказалась в его объятиях.

– Думаю, я использовал тебя как предлог, – шепнул он ей на ухо. – Как я мог позволить себе влюбиться в мире, из которого пытался вырваться? Да, у меня были искушения, еще какие искушения. Меня удерживали только воспоминания о тебе.

Да, ее маленький братец вырос и возмужал; только теперь она смогла оценить произошедшую с ним перемену. Это легче понять, не видя его лица. Ее обнимал мужчина, волевой, целеустремленный мужчина. Какой уж тут мальчик.

– Пожалуйста, пусти меня.

– Я не собираюсь тебя насиловать. Я просто хочу знать, счастлива ли ты.

– Если война кончится и Д’Арси вернется с фронта живым, я буду очень счастлива. Его жена больна, она долго не протянет.

– Ты ему веришь?

Она не потерпела бы такого допроса от кого угодно, но он не был кем угодно.

– Совершенно.

– Потому что, если ты не уверена… Если ты вдруг передумаешь, милая Алиса, еще не все потеряно. Ты можешь отправиться в Соседство.

– Что?

– Я отправлюсь драться с кайзером. Ты отправишься в Соседство. Через шесть лет мы станем ровесниками.

– Эдвард! Дело совсем не в этом! А теперь пусти меня и не говори глупостей!

Он отпустил ее. Обернувшись, она увидела, что он в ярости. Странно, по его голосу это не чувствовалось.

– Ты считаешь, что лучше остаться и прозябать в этой дыре? Дядя Роланд спустил все без остатка на свои драгоценные Библии, да?

Она вздохнула. Этим утром она была явно не в форме.

– Не совсем. Кто-то, кому он доверял, растратил их.

– Кто-то из его бесценного миссионерского общества, конечно?

Она кивнула.

– Он не знал точно. Он плакал, когда рассказывал мне, Эдвард. Мне кажется, это его и убило.

– Так ему и надо! – хмуро буркнул он. – О, деньги меня не волнуют. Это все его проклятое «я-святее-вас – всех»! Ненавижу людей, твердо знающих, что лучше для всего остального мира.

Конечно, она могла бы возражать, но, как назло, ничего не приходило в голову.

– Кстати, там осталось немного. Твоя доля. Всего несколько сотен, и тех надо добиваться через суд или что-то в этом роде.

– Да ну! Сыр в мышеловке?

– В общем, не стоит того, чтобы рисковать шеей.

Она услышала, как открывается дверь, и вздохнула с облегчением. В комнату, хромая, вошел Смедли. Его волосы были влажными, но он не побрился, и на одежде осталась запекшаяся кровь. Его глаза вопросительно перебегали с одного на другого.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро. Как нога?