Настоящий полицейский
Шрифт:
«Понимаешь этот язык?» – Быстро спросил бандит жестами.
Игорь кивнул.
«Твой брат помогал играть»
«Что значит играть?»
«Он давал правильные комбинации в казино. Ему платили за это. Куда он делся, мы не знаем. Последний раз мы должны были встретиться вчера. Мы не настаиваем, он работал по желанию. Но он не пришел. Вместо него появился ты, но ты нам не нужен. Ты – балбес».
Игорь смотрел в лицо бандита и только заметил, что один его глаз был стеклянным. Он понимал, что тот не врет. Потому что верил, что его брат действительно был способен на такое, и он был слишком умен, чтобы совершать
Бандит повернулся, чтобы уйти, но Игорь схватил его за рукав и провел второй рукой перед собственным лицом.
Хэссун молча смотрел.
«Что значит этот жест?» – Спросил Игорь.
«Нет такого жеста»
«Мой брат его использовал»
«Монгво», – сказал бандит. Это слово он изобразил по буквам: М-О-Н-Г-В-О.
«Что это значит?»
«Секретный язык, известный только двоим»
Игорь опустил голову. Видимо он выглядел таким расстроенным, что бандит положил руку ему на плечо. Игорь поднял лицо.
«Он боялся заблудиться», – сказал бандит.
«Где?»
«На козьей тропе»
Бандиты ушли, и Игорю понадобилось минут двадцать, чтобы развязать Вилли руки и ноги. Затем он, спотыкаясь, пошел к выходу – Игорь пытался придерживать его, но когда ты ребенок чертовски трудно поддерживать взрослого. В конце концов, Вилли кое-как приспособился передвигаться сам, держась за стену. Игорь ждал у выхода, глядя на плакат с Дольфом Лунгрендом. Справа и слева от него тянулась глухая стена без намеков на какие-либо проемы. Игорь подошел к той части, где должен был располагаться дверной проем с красноватым светом, из которого его кто-то звал, и постучал по грязной плитке.
– Гарри, ты и в самом деле псих, – прохрипел за его спиной Вилли. Он начал заваливаться, но ухватился за дверной косяк, Игорь поспешил ему на помощь.
«Москвич» Вилли они нашли на одном из перекрестков воинской части. Стекло разбито, дверь открыта, но ключ в замке зажигания. Игорь усадил Вилли на пассажирское сиденье.
– Ты спас мне жизнь и тут же чуть снова не просрал ее. – Сказал Вилли. – Даже не знаю радоваться мне или…
– Это ты мне спас жизнь. По крайней мере, во второй и третий раз…
– О чем ты?
– Единственное, что я знал на сто процентов, Вилли, так это то, что ты не умрешь.
– Ах да, я и забыл, я же буду генералом, – протянул Вилли и лицо его, озаренное неожиданной догадкой, нахмурилось, – то есть про себя… про себя, ты это не знал?
– Нет.
– Значит в первый раз ты…
– Да, в первый раз игра была настоящая.
Вилли задумался, а потом вдруг застонал.
– Боже мой, что происходит.
– Я отвезу тебя в больницу.
– Стоп! Какого хрена ты делаешь за рулем?
Вместо ответа Игорь завел двигатель, врубил первую передачу и «Москвич» рванул с места.
Глава 16
Возможность стать свидетелем финального аккорда родительских отношений миновала Игоря в прошлой версии детства, потому что в те дни он избегал появляться дома, ставшим для него тюрьмой и одновременно камерой пыток – особенно когда его взгляд падал на заправленную кровать брата или сложенные учебники на его половине стола. После школы он обычно шлялся по окрестностям, если «зависнуть» у Славика не получалась
Он слышал, как отец тяжело дышал в прихожей, гремя обувным шкафчиком. Игорь подошел к двери, прислушался. Он думал, что уход отца был тихим и незаметным, как бегство предателя, каковым он его всегда считал, но «финальный аккорд» оказался обычным скандалом, показавшим, что родители не только умели материться, но и вовсе не считали себя в чем-то виноватыми.
– Стерва. – Раздался тихий рассерженный голос отца, затем входная дверь открылась, и он навсегда их покинул. Вот как это было.
Игорь вышел из комнаты. Мать курила на кухне, отвернувшись к окну. Он позвал ее, она бросила окурок в пепельницу и не глядя на него прошла в свою комнату и захлопнула дверь.
Он помнил, как эта отстраненность в последние дни шокировали его не меньше, чем исчезновение брата, и только теперь стало понятно, что дело было не в желании его наказать, а в банальном отсутствии сил.
На буфете поверх сложенной вчетверо газете «Видновские вести» лежала забытая отцом пачка сигарет «Лаки страйк». Игорь достал сигарету, закурил. Взгляд упал на изображение фоторобота, над которым темнел в пятнах кофе заголовок: «В деле о нападении на детей новые подробности».
Все «новые подробности» в заметке сводились к составлению фоторобота по данным свидетелей в связи с очередной попыткой нападения. Странный «маньяк», подумал Игорь, затягиваясь сигаретой. Третья попытка нападения – снова в подъезде многоэтажки, на этот раз на улице Советской, по той же схеме: жертва поднимает крик – преступник ретируется. Два исчезновения на территории района приписывают ему, одно из них как Игорь знал от Вилли, к этому маньяку не относилось. Возможно, и второе к нему тоже не имело отношения, учитывая, как топорно действовал этот тип. За всем этим торчат уши, скорее, умственной отсталости. Игорь рассмотрел фоторобот – контур лица с глазами и ушами, нарисованный карандашом – под такое можно подтянуть любого в возрасте от восемнадцати до семидесяти.
Игорь положил газету, вернулся в комнату, достал из кармана крошечный передатчик в виде пластикового корпуса для батареек с лампочкой и динамиком и поставил на стол. Брат так и не воспользовался изобретением Кустанайского. Игорь смотрел на него, положив подбородок на сложенные на столе руки, затем перевел флегматичный взгляд на угол стола, где аккуратной стопкой лежали учебники Макса, и ударил по ним кулаком. Учебники разлетелись, а «Литература» с Пушкиным приземлилась на заправленную кровать брата.
Игорь вскочил и снова взял со стула ранец Макса, тщательно осмотрел карманы, нашел пару монет и две обертки от шоколадок «Пикник», затем открыл дверцу шкафа, где брат хранил свои вещи, вынул верхний ящик, и вывалил его содержимое на стол, где уже лежали разложенные вещи из рюкзака.
Среди прочих вещей было больше всего тетрадей на девяносто шесть листов, вдоль и поперек, исписанных сложных формулами, функциями и многострочными вычислениями. Детский убористый почерк в этих тетрадях порой становился размашистым и нажимным, аккуратные записки «в клеточку» превращалась в писанину одержимого.