Настроение на завтра

Клебанов Семён Семёнович

— Нет… Чем больше знаешь отрицательного, тем труднее написать хорошее. Значит, будет интересный материал. Я так жду этого дня. — И, поглядев на руки Мягкова, сказала: — У вас пальцы пианиста. Длинные. На правой руке ссадин больше, чем на левой. Почему?

— Правая — активная. Левая — ведомая. Вы любознательная.

— Такая профессия.

— На всю жизнь одна. Вам хорошо… А вот я привычное должен оставить. Разумно ли?

— Вы, наверное, слышали про генерального конструктора Исаева. Я прочитала о нем интересную книгу. Он был выдающийся ученый, работал и дружил с Королевым. И вот что любопытно… Всю свою жизнь он искал свое призвание. Он сменил около десяти, точно не помню, профессий. Каждому делу отдавался

целиком. И это продолжалось до счастливой поры, когда он связал свою жизнь с космосом. Наконец-то он обрел место в жизни. И вот я думаю… Привычное укладывает жизнь в определенные рамки… Оно замыкает круг. Поэтому и допытываюсь о плохом. Чтобы перо не скользило, когда буду рассказывать о хорошем… У вас много друзей?

— Нет, не много… Есть товарищи.

— В чем разница?

— Дружбе, как и стали, нужна хорошая закалка. Это делает время. Я еще молодой.

— Говоря о Потапове, вы сказали, что он человек с локтями. Уточните мысль.

— Неужели не ясно! — Мягков усмехнулся и, быстро раздвинув сомкнутые руки, мощно задвигал локтями, словно пробивал себе путь.

— Очень доказательно изобразили… Можно еще вопрос?

Мягков кивнул.

— Как вы относитесь к славе?

— Это не по адресу… Как сказать?.. Тех, кто этого достоин, очень уважаю.

— Завидуете им?

— Нет. Больше всего обеспокоен, чтобы себя не опозорить. Вы как-то сказали, что я хитрый. Это не так. Хвалиться не буду, но люблю докопаться до истины. Иногда твою доверчивость так заарканят, что поминай как звали… А вы, Нина Сергеевна, хитрая. Но по-своему.

— Это как по-своему?

— Пробиваетесь к результату вроду бы окольным путем. Загоняете меня в угол, я это чувствую, а взбрыкнуть не могу.

— Давайте обострим интервью, — сказала Мартынова.

— Обостряйте. Только прямо и откровенно.

— Я не умею обманывать. Такой у меня порок. — Мартынова вздохнула и сказала: — Представьте, что к вам пришла не Мартынова, а Мартынов… Николай Сергеевич… Все случилось бы так же?

— Случилось бы по-другому.

— Я знала, что вы так ответите. Точнее… Я хотела, чтобы вы так ответили.

— Тогда был жесткий разговор.

— Потому что пришла я, а не Мартынов.

— Вы меня в упор расстреливаете.

Мартынова по-детски всплеснула руками и покорно ответила:

— Вы это сделали раньше. Есть свидетель.

— Кто?

— Старбеев. Он сказал, что надеется на меня…

— Вот человек! Главный калибр пустил в атаку, — воскликнул Мягков. — Придется поблагодарить.

— Это наша тайна. Ее надо сохранить!

— Мать меня спросила: «Ты куда, сынок, собрался? При полном параде…» Я сказал: «Деловая встреча… Про «зубры» будем говорить. Редакция интересуется». По-моему, она не поверила.

— Что же вы ей скажете?

Он пожал плечами, ответил:

— Было осеннее интервью…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Утреннюю перекличку цехов по селектору вел главный инженер завода. Лоскутов уехал в Москву, вызвали в министерство.

Был предпоследний день отчетов, которые давали начальники цехов. Заканчивался октябрь.

Чаще всего звучал хриплый, раздраженный голос начальника сборочного цеха Ковалева:

— Еще три дня назад ОТК забраковал шесть комплектов первого узла. А новые не поступили. Что прикажете делать? Пусть Лазутин объяснит. Он воюет с ОТК, а я глотаю валидол. Мне нужны узлы… Если сегодня в тринадцать ноль-ноль не получу, можете ставить баранку!

— Отвечайте, Лазутин! — приказал главный инженер.

— К тринадцати не управимся. Дам к концу смены.

— Пустые хлопоты! — ворвался голос Ковалева.

— Может, немного раньше, — неуверенно ответил Лазутин.

И снова Ковалев расколол разговор:

— Лазутин! Сегодня ты не будешь спать. Придешь

к нам в цех, просидишь всю ночную смену вместе со своими сыновьями и послушаешь, как люди будут вспоминать твоих родителей. Понял?

Затем был вызван Старбеев.

Главный инженер ядовито спросил:

— Вы хоть с новых станков стираете пыль?

— Они чистые, — спокойно ответил он. — Покрыли чехлами.

— Когда собираетесь снять чехлы? Лоскутов уезжал, гневался.

— Представляю.

— Можете ответить конкретно?

— Мы думаем.

— Я о деле говорю.

— Без раздумья нет дела.

— Завтра подпишем приказ. Больше тянуть нельзя!

— Подпишите сегодня. Вам будет легче. Приедет Лоскутов, порадуется. Я повторяю: мы думаем… Серьезно думаем.

Главный инженер ничего не ответил. И селектор онемел. Выключили. Старбеев откашлялся, посмотрел на пасмурное лицо Березняка и сказал:

— Теперь самое время поговорить… Я обещал тебе, Леонид Сергеевич…

— Помню.

— Где схема размещения станков? Технические расчеты…

— Доложить?

— Потом.

Березняк полистал какие-то бумажки, затем шумно захлопнул синюю папку и, поводив ладонью по острому подбородку, сказал:

— Через несколько дней после твоего отъезда меня вызвал Лоскутов. «Коренник отдыхает, теперь с тебя спрос будет. Ты — главный пристяжной», — сказал он. Я молчу, жду, что дальше будет. «Так вот, Леонид Сергеевич, давай сразу договоримся. Если к пятнадцатому октября не освоишь станки, пеняй на себя. Я больше двух раз не уговариваю… А ты все увиливаешь, мол, без Старбеева никак нельзя. Директор приказывает, а ты держишь фигу в кармане и свою линию гнешь. Ты теперь хозяин цеха. Действуй, как положено». Креплюсь, молчу. Пусть выговорится, тогда отвечу. И тут он сказал: «Сдается мне, что ты в чужой монастырь со сзоим уставом пришел. Не получится такой вариант, Березняк. Не потерплю. Ты у себя директорствовал, а что вышло? Сдал завод. Меня твой пример не увлекает. Так что не ставь палки в колеса. По-хорошему прошу». Сижу слушаю, а голова кругом идет. И перед глазами черные мушки носятся. Попил воды и говорю: «Спорить с вами не стану». Лоскутов прервал меня: «А ты спорь! Ты ведь мастак в этом деле». Чувствую, что сейчас сорвусь, но сдержался. И говорю Лоскутову про все сложности нового дела. Тут наскоком пользы не получишь. И ошибки резинкой не сотрешь… Не тетрадка первоклассника. А он набычился и говорит: «У нас цех, а не экспериментальная лаборатория. Ты своими спорами любое дело сведешь насмарку». Тогда я отвечаю: «Вы-то сами не спорите, а только Березняка хаете. Будто я вам на пятки наступаю и на ваш кабинет зарюсь. Глупо все это! И если хотите знать, грубо. Я на завод не из тюрьмы пришел. И упреков ваших слышать не желаю». Лоскутов вскочил и сказал: «Ты меня на слезу не бери. У меня позвонки неломкие. Выстою. Давай подобьем бабки. Станки пустить. Сейчас прикажу кадровикам, чтоб пять человек подобрали. Справятся. Не атомный реактор. Учти, третьего разговора не будет». — Березняк как-то сразу оборвал рассказ, потер лоб, долго молчал, а потом добавил: — Тогда я решил. Ладно, поставим станки. И пусть работнички, которых пришлет отдел кадров, выполнят лоскутовский приказ…

— И ты послал телеграмму… — с чувством печали и негодования произнес Старбеев.

— Да.

— Твоя нехитрая идея свелась к тому, чтобы наказать Лоскутова. Хочешь пустить станки — пустим. А там трава не расти. Так я понял?

Березняк не ответил.

— Ты поступил бессовестно. Я не оговорился. Бессовестно, Леонид Сергеевич. Да разве в Лоскутове дело! Как ты себя сломал, унизил. — Лицо Старбеева стало суровым. — Лоскутова хотел наказать… Чей завод? Лоскутова? Ты бы государству подножку поставил. Дорогие станки. Народное добро… И это еще не все. Есть более важное, чем деньги. Ты подумал о последствиях такой затеи?