Натали Лан
Шрифт:
– Какие милые, – ухмыляясь, замечает он, когда они возвращаются на свои места.
Я оставляю его комментарий без ответа. В течение дня к нему подходят еще несколько раз. Он каждый раз пытается привлечь меня к беседе, но я отворачиваюсь, всем своим видом показывая, что мне это не интересно. Когда к последним урокам все относительно успокаиваются, Артем, к сожалению, переключается на меня.
– Как прошло твое лето?
И зачем только он ко мне лезет? Стоит отвыкнуть от общения с ним, как он с новой силой врывается в жизнь.
– Ничего особенного, – говорю я, рисуя
– Держи, – Артем протягивает мне черную гелевую ручку.
– И зачем она мне?
– Ей удобнее рисовать, – буднично отвечает он.
– Тебе-то откуда знать?
– Ну, как бы стыдно художнику не разбираться в подобных вещах.
– И как давно ты стал художником? – мне кажется, что он шутит или издевается, но лицо Артема остается серьезным.
– Думаю, с рождения, – мой вопрос заметно поднимает ему настроение. – Похоже, ты знаешь меня ничуть не лучше всех этих незнакомцев.
– Видимо, ты держал это в тайне, – я гордо вскидываю подбородок, уверенная в том, что запомнила бы такую важную деталь. – Учительница по изобразительному искусству всегда хвалила талантливых ребят, и ты никогда не входил в их число.
– Может, ты просто невнимательно ее слушала? – в его голосе я отчетливо слышу издевку. Он намекает на мое безразличие по отношению к нему, и это вполне справедливо. Когда я заинтересовалась им в девятом классе, Артем уже слишком отдалился, чтобы у нас получилось сблизиться. Это угнетало меня без преувеличения целый год.
– Ну, хорошо, – я вырываю из середины тетради двойной листок в клетку, – нарисуй мне розы.
– Слишком просто, – он фыркает, но забирает протянутый листок.
– Ты прикалываешься? У розы такое сложное строение.
– Не смотри, – приказывает Артем, принимаясь усердно выводить линии, и я послушно отворачиваюсь.
В общей сложности он рисует два урока и одну десятиминутную перемену. И только, когда я собираюсь уходить домой, он окликает меня и протягивает рисунок.
– Это… – у меня нет ни малейших сомнений, что это орхидеи. Ветвь с несколькими фиолетовыми цветками, – у тебя что, всегда с собой цветные карандаши?
– Тебя это удивляет? – он принимает оскорбленный вид.
– Раз ты художник, то нет.
– Рад, что мы это выяснили, и как тебе рисунок?
– Прекрасные орхидеи, – я провожу указательным пальцем по нарисованным лепесткам и бутонам.
– Розы весьма узнаваемы, – он неожиданно возвращается к нашему недавнему разговору, – орхидеи – единственные цветы, которые у меня не выходит довести до идеала. Мне приятно, что ты сразу их узнала.
– Я могу оставить их себе?
– Конечно, ты ведь теперь моя соседка по парте. Тебе можно все, – он подмигивает и, закинув на одно плечо рюкзак, направляется к выходу из кабинета. Выйдя вслед за ним, я замечаю, что из школы он идет в сопровождении тех самых подруг, которые подходили к нам в начале дня.
Вернувшись домой, я беру в руки ножницы и свой дневник. Вырезанный рисунок клею на новую страницу и делаю подпись «Орхидеи от Артема». Их насыщенный фиолетовый цвет завораживает и словно дурманит сознание. А потом я
– Дерьмо, – выругавшись вслух, я иду на кухню, где собираюсь в очередной раз наесться до боли в животе, а затем пойти в туалет и опустошить набитый желудок. Это случается не часто – где-то раз в месяц, когда я чувствую себя виноватой или когда особенно сильно стыжусь своего внешнего вида. Но этого хватает, чтобы ощутить опустошенность и хорошо знакомую ненависть.
6 глава
Залпом посмотрев несколько фильмов, мы разошлись по комнатам только после трех часов ночи. Лунара с Флорианом тоже остались у нас, так что утром наша квартира напоминает настоящее общежитие.
Ясмина с полотенцем на голове выходит из ванной, Ник собирается на прогулку с Пломбиром, Лу и Фло хозяйничают на кухне, готовя для всех завтрак. Когда я пытаюсь помочь, они просят им не мешать.
– Оставь их, – кричит из коридора Ясми, и я, сдавшись, плюхаюсь на стул в ожидании спасительной чашки кофе.
Может показаться, что мне не знакома забота других людей, но это не так. Я еще помню то время, когда мама готовила для нас завтрак, а папа устраивал грандиозные ужины. Мне безумно нравилось наблюдать за процессом готовки. Я всегда вызывалась помочь и с удовольствием брала на себя самую кропотливую работу. Например, чистку креветок от панциря или приготовление сложного соуса. Если бы могла, я бы с радостью вернулась в то время. Но оно безвозвратно ушло, как уходит и всё остальное. Даже то, что мы бы предпочли никогда не отпускать.
Уголек трется у моих ног, а затем прыгает на колени. Я медленно глажу его по спине, и он издает довольное мурлыканье. Наблюдая за кружащими вокруг друзьями, я вспоминаю обо всех проведенных в одиночестве завтраках, обедах и ужинах. Мне пришлось научиться готовить на одного человека, а не на троих. Первое время у меня ничего не выходило. Каждый раз еды оказывалось слишком много и порой, нависнув над кастрюлей, я пускала в нее соленые слезы. Спустя полгода после переезда родителей, когда тоска стала совсем невыносимой, я отправилась в местный приют для бездомных животных. Так у меня появился Уголек. А спустя три месяца, когда моя одногруппница, у которой обнаружилась аллергия на шерсть, искала новый дом для своей самоедской лайки, я, не задумываясь, решила ее забрать. Так нас снова стало трое: я, Уголек и Пломбир.
– Можно тебя на минуту? – неожиданно Флориан подходит ко мне, и я ловлю себя на мысли, что все еще не привыкла к его заботливому взгляду.
Вчера, когда мы все вместе смотрели фильмы, у меня с лица не сходила улыбка. Впервые за долгое время я подумала, что мне невероятно повезло с друзьями.
– Что такое? – Мы с Флорианом заходим в пустующую комнату, где жила Ясмина до того, как перебраться к Нику.
– Это насчет Артема, – он прикрывает дверь, чтобы никто не услышал наш разговор, – он попросил меня с тобой поговорить.