Наталья Гончарова
Шрифт:
Вульф в своих рассказах снова и снова возвращался к предсказанию Кирхгоф, говоря, что Пушкин так верил в него, что в Михайловском, готовясь к дуэли с графом Федором Толстым, повторял: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый. Так колдунья пророчила». И Вульф добавляет от себя: «…и точно, Дантес был белокур».
С. А. Соболевский резюмировал различные варианты истории с предсказанием Кирхгоф: «Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых он и должен опасаться. Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданное письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был Корсаков, вскоре потом умерший в Италии».
Имя приятеля, посетившего с Пушкиным гадалку, зашифровано у Фукс достаточно прозрачными инициалами «Н. В. В.», то есть Никита Всеволодович Всеволожский, а по свидетельству Соболевского, с Пушкиным у Кирхгоф был П. Б. Мансуров.
Поэт, по Соболевскому, настолько поверил предсказанию, что объяснял им даже свое отстранение от деятельности масонских и тайных обществ: «Это все-таки вследствие предсказания
105
И то и другое означает «белая голова» (искаж. нем.).Здесь игра слов: второе можно перевести и как «белый глава» в смысле «руководитель». (Прим. ред.).
Самое любопытное и мистическое в связи с рассказом Пушкина Александре Андреевне Фукс о предсказании Кирхгоф — это «странное сближение»: на следующий день после разговора о «белой голове», 8 сентября 1833 года, в Россию въехал барон Жорж Дантес.
Ровесник Натальи Гончаровой Шарль Георг Дантес родился 5 февраля (по григорианскому календарю) 1812 года в далеком эльзасском городке Сульце на границе с Лотарингией. В истории семей Дантесов и Гончаровых оказывается довольно много общего. Отец Дантеса Жозеф Конрад получил титул барона при Наполеоне I, тем не менее был верным легитимистом, вынужденным выйти в отставку после революции 1830 года. Он принадлежал к новому дворянству: его прапрадед Жан Генрих Дантес (1670–1733), крупный промышленник, владелец серебряных рудников и доменных печей, производитель жести и основатель фабрики холодного оружия, был возведен во дворянство только в 1731 году, на закате жизни. Это дало ему возможность купить имение в Сульце, где и родился Жорж Дантес. Его прадед, дед и отец породнились с древнейшими фамилиями Германии и Франции. Сестра его бабушки по материнской линии, графиня Шарлотта Амалия Изабелла Вартенслебен (1759–1835), в 1788 году вышла замуж за русского дипломата графа Алексея Семеновича Мусина-Пушкина, бывшего посланником в Стокгольме и дослужившегося до чина действительного тайного советника. Поселившись в России, она звалась Елизаветой Федоровной, стала кавалерственной дамой и закончила свои дни в Москве 27 августа 1835 года. Так что Дантес оказался в родстве с фамилией, кровь которой текла в жилах Натальи Николаевны и у которой были общие предки с Пушкиным.
Блондин и приверженец белого королевского стяга, он, по одной из версий, явился в Россию в свите голландского посланника барона Якоба Борхарда ван Геккерена [106] де Беверваарда, возвращавшегося из отпуска в Петербург. Они познакомились якобы по пути в Россию в маленьком городке, где остановились в одной гостинице, и посланник взял Дантеса под свое покровительство. Его связи, а также рекомендательное письмо прусского принца Вильгельма должны были обеспечить Дантесу карьеру в России.
106
В пушкинское время употреблялось несколько написаний фамилии: Геккерен, Геккерн и даже Эккерн. Мы употребляем первое, как общеупотребительное ныне, за исключением цитат.
Все три участника будущей трагедии еще ничего не знают о том, что судьба сведет их. Пушкин в день прибытия в Россию Дантеса пишет жене о хорошей погоде, которую бы не сглазить…
Пройдет четыре с половиной месяца, и 26 января 1834 года, в пятницу, Пушкин запишет в дневнике: «Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет». Таков был первый выпад Пушкина в адрес своего будущего противника, а пока новоявленного кандидата в кавалергарды. Нужно быть человеком той эпохи или основательно вжиться в нее, чтобы вполне оценить это как бы случайное замечание Пушкина. Дорога в гвардию открывалась далеко не каждому, тем более сразу с офицерским чином. Хотя бы кратковременное юнкерство являлось обязательной ступенью перед производством в офицеры даже для представителей самых знатных российских фамилий. Пушкин ошибся: в гвардию сразу зачислили только Дантеса, маркиз де Пине был определен в армию. Шуанами, как именует их поэт, называли роялистов, участников восстания 1783 года в Вандее в поддержку свергнутой монархии. Основу движения составляли крестьяне, действовавшие партизанскими методами и преимущественно ночью. Отсюда и происходит их прозвище [107] . Шуанами стали называть и тех, кто, оставшись верен свергнутому Карлу X Бурбону, объединился в 1832 году в Вандее вокруг невестки короля, герцогини Беррийской. Среди них был и воспитанник Сен-Сирской военной школы в Париже барон Жорж Шарль Дантес, сражавшийся во время Июльской революции 1830 года на площади Людовика XV против восставших. Ему, ровеснику Натальи Николаевны, было в ту пору 18 лет. Уже в России в память о тех событиях он носил на руке перстень с портретом Генриха V, внука свергнутого короля. Пушкин же, только что помолвленный с Натальей Гончаровой, в те июльские дни пребывал в радужном, еще ничем, кроме выпадов будущей тещи, не омраченном настроении.
107
Chouette — сова (фр.).В качестве условного сигнала шуаны использовали подражание крику совы.
О том, что барона Дантеса и маркиза де Пине принимают в гвардию, Пушкин услышал, скорее всего, накануне события, 25 января 1834 года, на балу в доме князя Василия Сергеевича Трубецкого, генерала от кавалерии, сенатора и члена Государственного совета. Этому балу, на котором присутствовал император, посвящена предыдущая запись в дневнике Пушкина: «В четверг бал у кн. Трубецкого, траур по каком-то князе (т. е. принце). Дамы в черном. Государь приехал неожиданно. Был на полчаса. Сказал жене: Est-ce a propos de bottes ou de boutons que votre man n’est pas venu derni`erement? [108] (Мундирные пуговицы. Старуха Бобринская извиняла меня тем, что у меня не были они нашиты)».
108
Из-за башмаков или пуговиц ваш муж не явился последний раз? (фр.).
Сразу же за этими словами и следует запись о Дантесе. «Роптать» в первую очередь должны были кавалергарды. В доме Трубецкого они были всегда, так как два его сына, Александр и Сергей, состояли в Кавалергардском полку, причем второй был зачислен в него только в сентябре 1833 года по окончании Пажеского корпуса. Впоследствии они, особенно Александр, подружатся с Дантесом, но в тот день у них были все основания быть недовольными. Вяземский вспоминал позднее о тех днях: «Дантес приехал в Петербург в 1833 году и обратил на себя презрительное внимание Пушкина. Принятый в кавалергардский полк, он до появления приказа разъезжал на вечера в черном фраке и серых рейтузах с красной выпушкой, не желая на короткое время заменять изношенные штаны новыми». Это писалось Вяземским уже после
Письма Дантеса Геккерену
К началу 1836 года, когда Пушкины жили в доме Баташевых, относятся первые упоминания в свете об ухаживании Дантеса за Натальей Николаевной. В свое время П. Е. Щеголев считал, что оно началось в 1834 году: «Если Дантес не успел познакомиться с Н. Н. Пушкиной зимой 1834 года, до наступления Великого поста, то в таком случае первая встреча их приходится на осень этого года, когда Наталья Николаевна блистала своей красотой в окружении старших сестер. Почти с этого времени надо вести историю его увлечения». Эта точка зрения прочно утвердилась на многие годы и никем не подвергалась сомнению вплоть до Ахматовой, которая опиралась на фрагменты двух писем Дантеса Геккерену, напечатанных в 1946 году французским исследователем Анри Труайя. Эти фрагменты перевел и сопроводил комментарием М. А. Цявловский, опубликовав их в 1951 году в девятом томе альманаха «Звенья». С тех пор они вошли в обиход пушкиноведения, и ни одна работа, затрагивающая события вокруг дуэли Пушкина с Дантесом, не могла обойтись без обращения к этим письмам и их зачастую головокружительным толкованиям. С. Л. Абрамович, автор целого ряда исследований, посвященных последнему году жизни поэта, цитируя первое из них, писала: «В свое время, когда эти два письма Дантеса… были опубликованы, они произвели ошеломляющее впечатление, так как впервые осветили события „изнутри“, с точки зрения самих действующих лиц. До тех пор об отношениях Дантеса и Натальи Николаевны мы знали лишь по откликам со стороны».
В первом письме, от 20 января 1836 года, Дантес сообщает о своей любви к замужней даме, чье имя не открывает, но указывает приметы, по которым Геккерен определенно должен был понять, о ком идет речь. Дантес писал: «Мой драгоценный друг, я, право, виноват, что не сразу ответил на два твоих добрых и забавных письма, но, видишь ли, ночью танцы, поутру манеж, а днем сон — вот мое бытие последние две недели и еще по меньшей мере столько же в будущем, но самое скверное — то, что я безумно влюблен! Да, безумно, потому что совершенно потерял голову. Я не назову тебе ее, ведь письмо может пропасть, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя; самое же ужасное в моем положении, что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив. Поверяю это тебе, мой дорогой, как лучшему другу, и знаю, что ты разделишь мою печаль, но Господом заклинаю, никому ни слова, никаких расспросов, за кем я ухаживаю. Сам того не желая, ты погубишь ее, я же буду безутешен; пойми, я сделал бы всё что угодно, лишь бы доставить ей радость, так как жизнь моя с некоторых пор ежеминутная пытка. Любить друг друга и не иметь иной возможности признаться в этом, кроме как между двумя ритурнелями контрданса, ужасно; может статься, я напрасно всё это тебе поверяю, и ты назовешь это глупостями, но сердце мое так полно печалью, что необходимо хоть немного облегчить его. Уверен, ты простишь мне это безумство, согласен, что иначе его и не назовешь, но я не в состоянии рассуждать, хоть и следовало бы, потому что эта любовь отравляет мое существование. Однако будь спокоен, я осмотрителен и до сих пор был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежит лишь нам с нею (она носит то же имя, что и дама, писавшая тебе в связи с моим делом, что она в отчаянии, но чума и голод разорили ее деревни), так что теперь ты должен понять, что можно из-за подобного создания потерять рассудок, в особенности если и она тебя любит! Снова повторяю тебе: ни слова Брею [109] — он переписывается с Петербургом, и достало бы единственного нечаянного намека его супруге, чтобы погубить нас обоих! Один Господь знает, что могло бы тогда случиться; так что, драгоценный мой друг, я считаю дни до твоего возвращения, и те 4 месяца, что нам еще предстоит провести вдали друг от друга, покажутся мне веками; ведь в моем положении необходимо присутствие любящего человека, которому можно было бы открыть сердце и попросить ободрения. Потому я плохо и выгляжу, хотя никогда не чувствовал себя так хорошо физически, как теперь, но голова у меня так разгорячена, что я не имею ни минуты отдыха ни ночью, ни днем, отчего и кажусь больным и грустным» [110] .
109
Упомянутое в письме имя графа Отто фон Брея-Штейнбурга не было правильно прочтено М. А. Цявловским и в переводе печаталось как Брог (Браг?). Также со знаком вопроса приводит его фамилию во всех своих работах С. Л. Абрамович. С. Ласкин приводит новый перевод письма, выполненный А. Л. Андрес, в котором эта фамилия приведена как Брож (Браж?). На самом деле имеется в виду секретарь баварского посольства граф Брей, который в это время уехал в отпуск на родину, в Баварию. Геккерен, прибыв на воды в Баден-Баден, несомненно, должен был повстречаться с Бреем, знакомым ему по Петербургу. Брей был неизменным посетителем салонов Карамзиных и Виельгорских, дома Вяземских, встречался в свете и с Пушкиным. В феврале 1836 года Брей успел, как он напишет в воспоминаниях, «стать свидетелем тех запутанных отношении, которые вызвали трагическую кончину Пушкина».
110
Здесь и далее перевод с французского писем Дантеса и выдержек из книги А. Труайя М. И. Писаревой.
На этом месте Анри Труайя оборвал письмо в своей публикации 1946 года, ни слова не сказав, что представляет лишь его фрагмент, а между тем, как свидетельствует Серена Витале, он получил оба письма от правнука Дантеса целиком. Фрагменты писем были опубликованы Труайя с ошибками, породившими много нелепых толкований. Н. А. Раевский в книге «Портреты заговорили» писал, к примеру, что «виновность Натали после публикации двух писем Дантеса доказана бесспорно».
Можно было бы, конечно, сказать, что публикатор дал только места из писем, интересующие всех, если бы оставшееся ненапечатанным не разрушало, как мы теперь понимаем, тот образ Дантеса и представления о характере его отношений с Натальей Николаевной, которые создал для читателя Труайя. Вот как он представил эту картину в своей книге: «Что за чувство связывало Наталью Николаевну и Дантеса? Что было между ними — обычная светская интрижка, как полагало большинство современников, или глубокая привязанность? Вполне возможно, что поначалу Наталья Николаевна стала отвечать на ухаживания Жоржа Дантеса лишь из тщеславного удовольствия, которое доставляло ей кокетство. Да и он не испытывал ничего, кроме радости от того, что заслужил лестное внимание элегантной дамы. Но, постоянно встречаясь на балах, в театре, на прогулках, глядя друг другу в глаза, играя в любовь, оба актера увлеклись этой игрой. И то, что началось как галантное приключение, стало чувством — взаимным, сильным и безнадежным».