Наталья

Минчин Александр

— Ни в кого я не влюблялся. И не собираюсь этого делать — влюбляться, чтобы на моей голове сидели. Она прекрасная женщина, Б. Необычная. Но я не верю, что ей хочется встречаться со мной. Я дрожу, что я ее не увижу. Каждый раз боюсь, что потеряю, страх не проходит; когда она радом, еще успокаиваюсь. Но как только приближается час ее ухода, так страх с новой силой нападает на меня. И не отпускает до следующей встречи.

— Вот я о том и говорю, верные признаки, — смеется одними губами он.

— Да ну тебя, я серьезно.

—

Я тоже.

— Ну, давай, давай, — отвечаю я, и мы смеемся вместе.

Выходим с телеграфа. Я иду, не запахиваясь. Совсем потеплело, и не холодно. Даже кое-где снег взмок и тает. Через неделю март, с которого начинается весна. А тепла за снегами совсем не видно.

— Где вы встречаетесь?

— На «Фрунзенской».

— У самого ее дома?

— Да.

— Смелая она.

— Я сам удивляюсь, Б.

Я целую его в щеку. Он — мою.

— Я тебе позвоню в понедельник на работу, телефон у меня есть.

— А ты переезжать не собираешься? Завтра?

— Не-а, — шучу я.

— Как это?

— В понедельник, — говорю я. — Выдержать хочется.

— Ну, давай, давай, — говорит он.

Мы еще раз целуемся на прощанье, метропрохожие с недоумением глядят на нас. Но не буду же я всем объяснять, что это мой брат.

— Наталья! — говорю я, выходя из дверей вагона. — Как ты узнала?

— Спустилась вниз встретить тебя. Помню, через какую дверь в вагоне выходишь. Ты меня тогда разглядывал от этой двери…

— Заметила?

— Конечно.

Как это звучит — «встретить тебя»! Я вообще какой-то обалдевший становлюсь, когда встречаюсь с ней, ничего не соображаю. Интересно, она замечает это или нет?

— Хочешь, поедем на наши Ленинские горы в Лужники, сегодня тепло, хочется погулять?

— Конечно, хочу. Все, что ты пожелаешь.

— Благодарю вас, — она кивает царственно.

Сегодня она сдержанно холодна. Неужели была вчерашняя Наталья, ее губы на снегу. Мне показалось, я смотрю на ее лицо, на губах припухлость осталась. На голове у нее моя любимая черная шаль. Я любуюсь ею. Холодной Натальей.

— Пойдемте, Саня, — она берет меня за руку и заводит в следующий поезд, остановившийся на минуту, длящуюся мгновения.

— Что это ты сегодня такая официальная? На «вы»? — спрашиваю я, наклонившись и шепча ей на ухо. Она наклоняется ко мне, я поворачиваю голову, удобней для слуха.

— Я тебя полдня прождала. Думала, что-то случилось. Ты же маленький мальчик. Я к тебе как к Аннушке отношусь…

— Спасибо, Наталья, — шепчу я.

Вагон полупустой, но мы шепчемся. Мне это нравится.

— Ты же как она, можешь поскользнуться, то ли ручонку себе сломать, то ли ножонку.

Мне нравится ее «ручонка», «ножонка».

— Я за маленьких всегда переживаю…

Я тыкаюсь слушающим ухом в ее губы, она прерывается. Я чуть отклоняюсь:

— …потому что маленькие детишки, типа, Санечка, тебя, сами не знают, что

могут наделать…

Я тыкаюсь ухом в ее губы снова.

— Ну, Саня, — говорит она. — Я сегодня серьезная, не перестраивай меня.

«Станция „Ленинские горы“, следующая „Уни…“».

— Быстро, побежали, — говорит она, и мы едва выскальзываем в закрывающиеся двери. — Несерьезный ты мальчик, — говорит она, — взрослую женщину не слушаешься.

— Наталья, а знаешь, куда утки деваются на зиму с Новодевичьего пруда?

— Нет.

— Пойдем узнаем.

Мы спускаемся на эскалаторе вниз. Я смотрю на те разменные автоматы.

— Здесь я ждал тебя.

— И был просто прекрасен, не узнав меня, — через два часа.

— Разбогатеешь, значит.

— Я и так богатая…

— Чем?

— Ни чем, а кем…

Дверь открывается, закрывается.

— Почему тебя интересуют утки? — Она берет под руку меня. Вообще я ненавижу ходить под руку и смотрю на таких как на идиотов. Но с ней мне даже это нравится. Ее рука приятно зажата под моей.

— У меня есть любимая книжка, американского писателя, «Над пропастью во ржи».

— Я читала ее на английском. Тебе нравится этот мальчик?

— Да. И его сестричка Фиби, такая лапочка.

— Поэтому тебе хочется походить на него и узнать это. — Нет, мне ни на кого не хочется походить, я не похожий…

Она останавливается, повернув меня к себе:

— Да, ты, правда, не похожий мальчик. — И добавляет: — Ни на кого.

Двигаемся дальше.

— Просто я захотел узнать, куда из этого пруда деваются утки. И сказать ему. Ему ведь так никто и не сказал. Куда из их парка деваются утки.

— Как ты ему сообщишь об этом?

— Не знаю, — говорю я, — надо сначала узнать, куда утки деваются.

Пересекая Лужники, дамбу, мы приходим к пруду. Где утки, мы так и не узнаем, и мне жалко того мальчика.

Мы стоим на ледяном пригорке, и я придерживаю ее.

— Наталья, а хочешь в лес поедем?

— Хоть в Булонский!

— Наталья, я серьезно. Ты как маленькая…

— Конечно! Могу я побыть такой, как ты, хоть иногда… А где лес?

— Внуково, — говорю я отловленному таксисту.

Туда они всегда едут, так как там аэропорт и можно наколоть прилетевших. Пролетающих и перелетающих.

— Ты опять об утках думаешь? — спрашивает она.

— Нет. О тебе.

Я наклоняюсь и целую ее руку, лежащую на колене. Ей стало жарко, она расстегнулась. На ней кремовато-коричневая кофта английской вязки, а под ней — темно-коричневый свитер-водолазка. А под ним… очертания прекрасны. Меня почему-то волнует ее грудь. Я никогда толком не разглядывал Наталью до конца. Обычно в первый же раз я разглядываю в пришедшей все сразу, до упора; мысленно раздевая, если не раздевается сама. А здесь у меня даже такого желания не возникало. Не то я боюсь увидеть что-нибудь не такое… К тому же она не «пришедшая»…