Натуралист на Амазонке
Шрифт:
Замечательно, как быстро дикари различных наций, у каждой из которых свой собственный, по всей видимости, резко отличный язык, выучивают язык тупи по прибытии в Эгу, где он служит общим наречием. Это можно объяснить, вероятно, главным образом тем, что грамматические формы во всех индейских языках одинаковы, хотя слова различны. Насколько мне удалось разобраться, всем этим языкам свойственна постановка предлога после имени существительного, так что он оказывается фактически «после-логом»: «Он идет деревни из», «Пойди ним с плантацию на» и т. д. Понятий, которые нужно им выразить, совсем немного в их ограниченной жизненной и духовной сфере, а потому запас слов крайне мал; кроме того, у всех индейцев одинаковый образ мышления и одни и те же предметы для беседы — эти обстоятельства также способствуют той легкости, с какой они выучиваются другим индейским языкам. Группы одного и того же племени, живущие по одним и тем же боковым рекам, не понимают одна другую: так обстоит дело у миранья на Япура и у колинья на Журуа, а между тем по берегам главного русла Амазонки говорят почти на одинаковом тупи на протяжении 2500 миль. Чистота языка тупи поддерживается частыми сообщениями между туземцами от одного конца главной реки к другому. В сколь же полной и длительной изоляции должны были жить мелкие группы дикарей в других местах, чтобы наречия до такой степени, обособились! Необыкновенная устойчивость индейской организации, как физической, так и духовной объясняется, вероятно, той изоляцией, в какой живет каждое маленькое племя, узким кругом жизни и мышления и — как необходимое следствие — браками между близкими родственниками на протяжении бесчисленных поколений. Индейцы мало плодовиты: очень редко встретишь индейскую семью даже с четырьмя детьми — а ведь мы видели,
Индейский элемент заметно проявляется в развлечениях жителей Эги. Во всех римско-католических праздниках, которые отмечаются с большим воодушевлением, незамысловатые индейские игры сочетаются с обрядами, введенными португальцами. Кроме того, коренные жители справляют свои собственные, более простые торжества. В этих случаях индейцы различных племен объединяются, потому что в общих чертах забавы были некогда одинаковы у всех племен. Индейское понятие праздника включает в себя костры, шествия, маскарад, подражание различным животным, беспорядочный барабанный бой и гуденье на свирелях, однообразную пляску, длящуюся часами без перерыва, и, что всего важнее, постепенное и полное опьянение. Однако индейцы придают этим действиям какое-то суеверное значение и полагают, что развлечения, присоединенные к римско-католическим праздникам потомками: португальцев, также составляют существенную часть религиозных обрядов. Но в этом отношении необразованные белые и метисы осведомлены ничуть не лучше бедных ограниченных: индейцев. Все смотрят на религиозный праздник, как на развлечение, в котором священник играет роль распорядителя илиглавного действующего лица.
У общительных, беспечных белых и мамелуку поводом для праздника служит чуть ли не всякое из ряда вон выходящее событие, независимо от дней святых, будь то похороны, крестины, свадьба, прибытие чужеземцев и т.п. Соблюдается обычай поминок по покойнику. Через несколько дней после приезда меня разбудил посреди темной сырой ночи Кардозу, для того чтобы я пошел в гости к соседу, у которого только что умерла жена. Я увидал, что тело лежит на столе, в голове поставлено распятие и зажжены восковые свечи, а комната полна женщин и девушек, присевших на табуретках или на корточках. Мужчины сидели вокруг открытой двери, курили, пили кофе и рассказывали разные истории; понесший утрату муж изо всех сил старался занимать народ остальную часть ночи. Жители Эги рады, по-видимому, случаю превратить ночь в день: ночью прохладно, приятно и можно просидеть все время на открытом воздухе, как обычно, лишь в рубашке к штанах, не обливаясь потом.
Покровительница Эги — святая Тереза, и празднество в ее годовщину длится, подобно большинству остальных, десять дней. Начинается оно очень спокойно с вечерних литаний, распеваемых в церкви, куда приходит много народу, все вымытые и чисто одетые в коленкор и муслин; девушки закалывают жасмин и другие живые цветы в волосы, женщины не носят никаких головных уборов. Вечера проходят приятно; в церкви зажигают восковые свечи и освещают ее снаружи, устанавливая по всему фасаду множество маленьких масляных лампад — простых глиняных чашек или половинок толстой кожуры горького апельсина. Молящиеся очень внимательны, и ответы в литании божьей матери, которые поет хор из двухсот свежих женских голосов, радуют слух, разносясь над тихим селением. К концу празднества начинается веселье. Устроители праздника держат свои дома открытыми, и танцы, барабанный бой, бренчание гитар и необузданное пьянство мужчин и женщин, старых и молодых, длятся день, ночь и еще день почти без перерыва. Меня всегда поражало, как мало отличалось поведение народа на этих гуляньях, повторяющихся не раз в году, от того, что я видел на храмовых праздниках в захолустных деревушках в Англии. Старики наблюдают за весельем и ведут нескончаемые беседы за своими чашами; детям разрешают лечь спать попозже; сумрачные, замкнутые парни становятся болтливыми, жмут друг другу руки и хлопают один другого по спине, и вдруг выясняется, какие они закадычные друзья. Люди со сварливыми задатками становятся задиристыми, влюбчивые объясняются в любви. Индеец, обычно столь молчаливый, находит применение своему языку и излагает незначительнейшие подробности какого-нибудь пустячного спора, который он вел со своим хозяином много лет назад и о котором все давно позабыли; в точности так же, по-моему, ведут себя, будучи навеселе, невежественные рабочие в Англии. Наблюдая эти черты нравов, поневоле задумываешься над сходством человеческого характера повсюду, где люди стоят на почти одинаковой ступени развития культуры и жизненного уровня.
Индейцы активно участвуют в увеселениях накануне Иванова дня и еще в одном или двух праздниках, отмечаемых около этого времени года — в конце июня. В одних развлечениях преобладает португальский элемент, в других — индейский; следует, однако, иметь в виду, что маскарад, пение речитативом и т.п. искони свойственны обоим народам. Многие мужчины и юноши наряжаются, представляя различные фантастические фигуры животных или людей. Двое-трое одеваются великанами, прибегая к помощи высокого каркаса. Один играет роль Кайпора, своего рода лесного божества, похожего на Курупиру, о котором я уже упоминал. Вера в это существо является, по-видимому, общей для всех племен группы тупи. Судя по тому как наряжают его фигуру в Эге, это неуклюжее, уродливое чудовище с красной кожей и длинными косматыми рыжими волосами, свисающими до середины спины. Индейцы верят, что у него есть подземные кампу и охотничьи угодья в лесу, изобилующие пакой и оленем. Вообще он не является объектом поклонения, никто его не боится — разве что дети, и он считается просто чем-то вроде домового. Большинство ряженых представляет животных — быков, оленей, аистов магуари, ягуаров и т.д.; для этого служат легкие каркасы, которым придают форму изображаемых зверей и покрывают старой крашеной материей. Некоторые из тех имитаций, которые я видел, были великолепны. Один изобретательный малый придал холщовой тряпке форму тапира, забрался под нее и зашагал на четвереньках. Он соорудил гибкий, как у настоящего тапира, нос и так хорошо изображал пасущегося зверя перед входом в дома видных жителей, что, где бы он ни появился, его встречали взрывами хохота. Другой индеец разгуливал особняком, наряженный журавлем жабиру (крупная птица, которая стоя достигает 4 фута в вышину), и необыкновенно удачно подражал походке и повадкам птицы. В какой-то год один индейский паренек, к бесконечному удовольствию городской публики, копировал меня. Накануне он пришел ко мне одолжить старую блузу и соломенную шляпу.
Я почувствовал себя обманутым, когда увидел его в ночь представления выряженным энтомологом, с сачком, ягдташем и подушечкой для накалывания. Для довершения сходства он одолжил где-то оправу от старых очков и теперь напялил ее на переносицу. На толпу мальчиков, одетых оленями, козами и т.п., время от времени совершал набег индеец в маске ягуара. Ряженые держались по большей части вместе, переходя от дома к дому; представлением руководил один старик-музыкант, который аккомпанируя себе на гитаре, пел своего рода речитативом.
Смещение португальских и индейских обычаев объясняется отчасти тем, что европейские иммигранты в этих местах — люди необразованные, которые не только не ввели европейскую цивилизацию, а сами почти опустились до уровня индейцев и усвоили некоторые их обычаи. Представления происходят вечером и занимают пять-шесть часов. На поросших травой улицах зажигаются костры, и лучшие семьи селения сидят у порогов жилищ, любуясь диким, хотя и добродушным весельем.
В течение большей части года в Эге мы питались черепахами. Большая пресноводная амазонская черепаха вырастает в верховьях реки
Тому, кто не может сам охотиться или ловить рыбу, в Эге приходится плохо, особенно если желудок не переносит черепахи. Рыба, в том числе многочисленные виды крупных и вкусных лососевых, водится в изобилии в ясный сезон, но каждая семья ловит ее только для себя и не имеет избытка на продажу. Индеец-рыболов продолжает промысел только до-тех пор, пока ему не покажется, что улова хватит на несколько дней. Во влажный сезон существенной статьей питания является вакка-марина; ее ловят острогой, для чего требуется большое искусство, или крепкими сетями из того же очень тонкого шнурка, из какого плетут гамаки: сети расставляют поперек узких протоков. Очень немногие европейцы способны есть мясо этого животного. Хотя в окрестностях города сколько угодно крупного рогатого скота и круглый год имеется обильное пастбище, говядину можно достать только случайно, когда забьют какое-нибудь животное. Скот чаще всего гибнет от отравления сырым тукупи — соком из маниокового корня. Чашки с этим соком расставляются на земле под навесами, где женщины готовят фаринью; чаще всего это делают по небрежности, но иногда и намеренно, назло, когда бродячая скотина угрожает опустошением плантациям бедняков. Бродящий поблизости скот обыкновенно пьет сок, за чем неминуемо следует смерть. Хозяева режут скотину, у которой появляются признаки отравления, и продают в розницу в городе. Хотя все знают, что такое мясо отнюдь не полезно для здоровья, желание поесть говядины так неодолимо, что это мясо охотно покупают, по крайней мере жители, приехавшие из других провинций, где говядина служит главным предметом питания. Дичи всех видов в лесах около города мало, и только в июне и июле появляются в несметных количествах большие и красивые птицы — туканы Кювье (Rhamphastoscuvieri). Они прилетают хорошо откормившимися, и стреляют их в таком количестве, что затем в каждой семье ежедневно на протяжении многих недель употребляют в пищу тушеных и жареных туканов — удовольствие весьма своеобразное. На берегах Солимоинса в изобилии встречаются гокко, но, чтобы добыть пару-другую этих птиц, требуется затратить несколько дней на экспедицию за ними. Иногда удачливому охотнику случится убить тапира, мясо которого очень вкусно и питательно. Я до сих пор живо вспоминаю о том, с каким удовольствием питался однажды несколько дней свежим тапировым мясом, после того как целый месяц ограничивался скудной пищей из рыбы и фариньи и дошел до жалкого состояния физического и душевного изнеможения.
Иногда у нас в Эге бывал свежий хлеб, приготовленный из североамериканской муки, которую привозили из Пара и продавали по 9 пенсов за фунт. Как-то я целых два года не пробовал пшеничного хлеба и этим-то отчасти и объясняю то постепенное расстройство здоровья, от которого страдал на Верхней Амазонке. Маниоковая крупа — скверная и негодная замена хлеба: она лишена клейковины, и потому из нее нельзя сделать ни квашни, ни каравая, а приходится поджаривать твердыми зернами, чтобы сохранить сколько-нибудь долго. Из полупрожаренной муки делают лепешки, которые через несколько часов прокисают. Муку высшего сорта производят в Эге из сладкого маниока (Manihotaypi); делают ее обычно с примесью крахмала, добытого из корня, а потому она питательнее, чем обычный сорт, который на Амазонке приготовляют из мякоти, вымачивая ее в воде после удаления крахмала. Когда у нас не было ни хлеба, ни сухарей, я находил, что лучший местный их заменитель — тапиока, моченая в кофе. Без масла мы оставались редко, потому что каждый челн, возвращаясь из Пара, привозил нам один-два бочонка; в Пара же его завозят в значительном количестве из Ливерпуля. Чай мы получали тем же путем; он считается здесь большой роскошью и подается на свадьбах и крестинах; правда, прежде народ был вовсе незнаком с употреблением чая: его варили в кастрюле, смешав с крупным нерафинированным сахаром и размешивая ложкой. Иногда у нас бывало молоко, но только тогда, когда телилась корова: надаивали от каждой коровы очень немного, да и то лишь в продолжение нескольких недель, хотя благодаря хорошему пастбищу сами животные лоснились от жира.
Плоды обыкновенных тропических сортов по большей части бывали доступны. Я был весьма удивлен разнообразием диких форм и великолепным ароматом некоторых из них. Многие плоды совершенно отсутствуют в областях близ Атлантического океана и являются произведениями одной только этой чрезвычайно благодатной и малоизвестной внутренней области. Некоторые плоды разводятся туземцами на расчищенных участках. Самый лучший из них — жабути-пуэ, или черепашья нога, покрытый кожурой плод, вероятно, из порядка аноновых. Размером он с обычное яблоко; кожура у созревшего плода сравнительно тонкая, и в ней вместе с семенами заключена сочная сладкая мякоть, очень пряная на вкус. За ним следует кума (Collophorasp .), оба вида которой внешне похожи, пожалуй, на мелкие круглые груши; однако кожура у них довольно жесткая и содержит клейкий млечный сок, а мягкая часть почти так же вкусна, как у жабути-пуэ. Дерево кума умеренной высоты и растет во множестве на возвышенных и сухих местах. Третий плод, пажа, — костянка, похожая по цвету и внешнему виду на вишню, но продолговатой формы. Дерево его одно из самых высоких в лесу, и, по-моему, его никогда не используют для культурного разведения. Чтобы достать плоды, туземцам приходится карабкаться футов на 100 вверх и срезать отягощенные ветви. Я уже упоминал об умари и уиши; оба они в настоящее время культивируются. Толстая горькая мякоть, окружающая крупные косточки этих плодов, очень питательна, и ее едят, смешивая с фариньей. Еще один культивируемый плод — пурума (Purumacecropiaefolia, Martins), круглая сочная ягода, растущая крупными гроздьями и похожая по вкусу на виноград. Другая, более мелкая форма, называемая пурума-и, растет в диком состоянии в лесу под Эгой и до сих пор не разводится. Самый своеобразный изо всех этих плодов — уики, имеющий продолговатую форму. При созревании толстая зеленая кожура раскрывается по естественной трещине вокруг середины плода и освобождает овальное семя размером с мелкую сливу, но ярко-малинового цвета. Яркий цвет принадлежит мякоти, образующей тонкий покров вокруг семени; если приправить этими семенами вареные бананы, мякоть сообщает блюду приятный вкус, розовый оттенок и консистенцию густого крема. Мингуа (каша) из бананов, сдобренная уики, — любимое блюдо в Эге. Плод этот, подобно большинству упомянутых выше, созревает в январе. Многие более мелкие плоды, например уажуру (вероятно, вид Achras) величиной с крыжовник, заключающий в себе сладкую студенистую мякоть вокруг двух больших и блестящих черных семян; кашипари-арапа — продолговатая ярко-алая ягода; два вида бакури — бакури-сиума и бакури-куруа — кислые плоды, ярко-лимонного цвета в зрелом состоянии, а также огромное множество других — все это менее существенные продукты питания.