Натянутый лук

Паркер К. Дж.

Венарт ушел с собрания расстроенный и обозленный. В самом начале казалось, что все поддерживают сделку с Шастелом, за исключением небольшой группы людей, которые сотрудничали со Сконой (позже он узнал, что к их числу принадлежал и этот оратор, как Венарт и большинство присутствующих подозревали с самого начала). Решено было послать Шастелу довольно оскорбительную нотацию вместе с подписанными контрактами на аренду кораблей. Как настаивал оратор, в ней не должно было быть ни слова о девушке по имени Ветриз Аузейл.

Венарт пришел домой, хлопнул дверью и направился в счетную комнату, где его клерки переписывали письма и занимались вычислениями. Он был в очень плохом настроении, поэтому отругал одного

клерка за то, что тот зажег лампу, хотя еще можно было что-то разглядеть и при дневном свете, другого — за то, что взял новый карандаш вместо того, чтобы использовать старый, если аккуратно его поточить. И в комнате было очень тихо, когда пришел швейцар и объявил, что прибыла Эйтли Зевкис и хочет увидеть хозяина.

— Все ясно, — сказала она, когда Венарт налил ей теплого вина с медом и корицей. — Я сделаю все, что смогу. У тебя есть какие-нибудь идеи по поводу того, что замышляет Ньесса?

Венарт отрицательно покачал головой:

— Вообще-то мне кажется, что это как-то связано с магией, старым Алексием и Бардасом Лорданом. А значит, если бы мне даже кто-нибудь сказал, что происходит, я бы все равно ничего не понял.

Эйтли кивнула:

— Мне ясно, что ты имеешь в виду, но я не уверена, что верю во все это. Впрочем, можешь не сомневаться, я приложу все усилия, чтобы вызволить Ветриз. К примеру, пошлю сообщение с намеками на то, что они могут сделать, чтобы привлечь Остров на свою сторону. Я вовсе не удивлюсь, если они проглотят приманку. Они просто не в состоянии представить, что у нас нет правительства, и предпочитают придумывать какие-то секретные организации, которые втайне всем заправляют. Мысль о скрытом требовании освободить заложников при публичном объявлении нейтралитета как раз покажется им наиболее логичной. Насколько мне известно, они хотят биться до смерти, чтобы навсегда избавиться от Сконы, и никто не будет подписывать никаких мирных договоров или соглашений. Извини, что я так пессимистично настроена, просто не хочу давать тебе фальшивых надежд.

— Пожалуйста, сделай, что сможешь, — попросил Венарт, подливая себе вина. — Мне правда ничего не приходит в голову, кроме того, чтобы выведать что-нибудь о военных планах Шастела, а потом обменять информацию на сестру. А шансы разузнать то, что неизвестно Ньессе, практически равны нулю. С ней так сложно справиться, Эйтли. Я думаю, она на все пойдет ради достижения своих целей.

— Обещаю сделать все, что смогу, — повторила Эйтли, отказываясь от вина. — По крайней мере я найду способ связаться с Ветриз, если это хоть как-то поднимет тебе настроение.

Венарт улыбнулся впервые за последние несколько дней.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Я напишу что-нибудь сегодня и рано утром отошлю тебе. Она хотя бы будет знать, что о ней не забыли. Ладно, хватит об этом. Что тебе известно о войне? Исход уже очевиден, как все говорят?

Эйтли неопределенно взмахнула рукой.

— Если подсчитаешь силы с одной и с другой стороны, — сказала она, — то сам все поймешь. Шесть тысяч алебардщиков против семисот регулярных лучников и кого там еще Горгас сумеет найти. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы это понять. С другой стороны, — продолжала она, выглядывая в окно, — посмотри на ситуацию с другой стороны. Может, количество не так важно. Помнишь, как Горгас расправился с рейдом из Шастела? — Она сухо улыбнулась. — В Перимадее часто говорили, что стратегия — не что иное, как передача противнику веревки, на которой он смог бы повеситься. Главное не совершать ошибок. А именно этим Горгас и занимался в последнее время. Если, конечно, не считать провоцирование настоящей войны ошибкой. Нет, я вполне могу представить, как Горгас одержит одну или две победы и убьет многих алебардщиков, и мне кажется, что он смог бы победить, даже

если бы они выслали еще больше солдат. — Она покачала головой. — Интересно будет понаблюдать… Я бы сказала, единственным шансом является большая победа, которая разрушит политику фракций в Шастеле, но, с другой стороны, она может стать и его ордером на смерть.

В чернильнице снова было полно пыли, а перо начало слоиться; на пергаменте оказалось так много царапин, что кое-где бумага порвалась, а чернила просто растекались, поэтому письма напоминали деревья, обросшие мхом и лишайником. В лампу нужно было вставить новый фитиль, но Мачера продолжала писать, потому что за каллиграфию ставили семьдесят баллов (независимо от того, что написано), а высокие баллы должны предотвратить неизбежную катастрофу в прикладной геометрии, которую необходимо хорошо сдать, если хочешь попасть в число лучших учеников третьего курса…

На пере был заусенец, который ужасно царапал кожу на среднем пальце. Должен быть какой-то способ сделать кожу грубей перед экзаменами, чтобы так не стиралась. Кажется, она читала где-то о том, что можно заколдовать пальцы, используя цельное зерно. Хотя все равно цельное зерно достать негде. Вроде оно продается в мастерской естественной философии, где работает тот круглолицый мальчик, который всегда — о, какая случайность! — сталкивался с ней в коридоре. Как его там звали? Фил? Второкурсник.

Она сощурилась. Основной текст был достаточно разборчиво написан жирным шрифтом и курсивом примерно сто двадцать лет назад на Перимадее, в какой-то лавке. Проблема заключалась в примечаниях, нацарапанных между строк и на полях, слева направо и справа налево, и сокращениях.

«Мкрб дмт что отк нврн, в отл Юзеб в Фил глв 23//34 до 60 но обрте вним против т. з. Коммен Силент в Общ Содр глв 9//17 дал где предп отд ин истлк».

Все втиснуто в пробел над строкой, как муравьи, ползущие по стебельку цветка. Конечно, могло быть и хуже, могли написать в одном месте три или четыре комментария так, что основной текст невозможно было бы прочитать, и Мачера мучилась бы, как ребенок с первым букварем.

Макробий полагает, что этот отрывок неверен, аккуратно написала она, в отличие от Юзеблия, как сказано в «Философии», глава 23-я, строки с 34-й по 60-ю; но обратите внимание на противоположную точку зрения в комментариях Силентия, в общем содержании, глава 9-я, строки от 17-й и далее, где предпочтение отдается иному толкованию. Да, подумала Мачера, и какое это имеет значение, учитывая, что все это — лишь шутливый спор двух ученых, умерших более четырехсот лет назад, о теории, которая давно признана примитивной. Впрочем, видимо, имеет, иначе зачем она сидит здесь, согнувшись в три погибели, пытаясь все расшифровать в надежде на то, что получит хорошую оценку. Имеет значение, потому что люди, которые принимают экзамен, так считают, возможно, потому, что точно так же сидели в библиотеке и переписывали эту страницу, когда были в ее возрасте. И все-таки интересно узнать, когда последний раз эту книгу читали не второкурсники, готовящиеся к экзамену?

Мачера, опустив глаза на страницу, посмотрела на следующую строчку в основном тексте, зевнула и выглянула в окно. Стояла ясная погода, и силуэт острова Сконы отчетливо вырисовывался на чистом небе. Там, очевидно, скрывается враг, последнее воплощение темной и опасной силы, дожидающееся слабых, беспомощных, непослушных девочек, которые отказывались есть обед. Мысль о том, что враг так близко, очень ее тревожила, и Мачера часами могла сидеть, глядя на воду и представляя, как на поверхности появляются лодки, пики и шлемы сияют в тусклом свете… Нет, так она никогда не закончит работу, не сдаст экзамены, и ей придется вернуться домой. О, черт побери эту Скону с ее войной!