Натюрморт из Кардингтон-кресент

Перри Энн

— Знаю, — откликнулась Эмили, но высвобождать рук не стала. — А тетушка Веспасия далеко не молода, да и силы уже не те.

Джек грустно улыбнулся.

— Жаль, что я никак не могу придумать причину, почему это могла бы сделать старая миссис Марч, — порывисто произнес он. — Она вдвое тяжелее Веспасии, так что силы у нее нашлись бы.

Эмили внимательно посмотрела на него.

— Но зачем ей это? — беспомощно спросила она, чувствуя, как страх и отчаяние давят на нее тяжким грузом. — Должна же быть какая-то причина.

— Не знаю, — честно признался Джек. — Может, Джордж что-то про нее знал.

— Например?

Джек

Рэдли покачал головой.

— Может, что-то такое про их семейство? Но миссис Марч просто распирает от спесивого высокомерия… Черт побери, хотел бы я знать! Денег у них куры не клюют, а вот породы нет. Все их богатство — результат удачной коммерческой сделки, — Джек усмехнулся. — Впрочем, я не отказался бы даже от крошечной его части. Моя мать в девичестве была де Боэн, наши семейные корни можно проследить до нормандского завоевания. Но за родословную не купишь даже приличный обед, не говоря уже про дом.

В голове у Эмили вертелись, толкая друг дружку, самые разные мысли. Что, если Джек Рэдли убил Джорджа, чтобы жениться на ней, Эмили, и прибрать к рукам деньги Эшвордов? Но в таком случае как быть с Тэсси? Любой разумный мужчина выбрал бы именно ее. Так гораздо безопаснее, да и Тэсси была, что называется, невеста на выданье — по крайней мере, он так считал. Про Мунго Хейра Джек, разумеется, не знал. А если все-таки знал? Его на самом деле сразила наповал новость о ночных вылазках Тэсси. Или же это был хорошо разыгранный спектакль? Если Шарлотта проследила за девчонкой, что мешало Джеку сделать то же самое? По крайней мере, он мог стать свидетелем ее встречи с помощником викария и понять, что Тэсси никогда не выйдет ни за кого другого, кроме Хейра. А если Тэсси все ему рассказала сама? Ей бы хватило смелости. Как девушка честная и принципиальная, она сочла бы, что некрасиво тешить его ложными надеждами — нет, не в отношении любви, а в отношении денег…

Эмили боязливо поежилась. Ей хотелось посмотреть Джеку в глаза — здравый смысл подсказал бы ей, что нужно в них искать. С другой стороны, ей было страшно, что она может там увидеть и какие чувства он сам прочитает в ее глазах. И все же, если этого не сделать, она не сможет думать ни о чем другом. Это было сродни головокружению: как если бы встать, к примеру, на край высокого балкона и, не удержавшись, посмотреть вниз, чувствуя, как тебя притягивает к себе бездна.

Эмили быстро подняла глаза: во взгляде Джека читалась озабоченность. Он был серьезен, как никогда. Эмили не заметила в его глазах и капли притворства. Но разве это что-то значит? С другой стороны, чего она ожидала? Прочесть в его глазах черные помыслы, убедиться, что все ее самые худшие опасения верны? Утратить последнюю надежду? Неужели это?

Ей не хотелось облекать свои мысли в слова. Слишком рано. Еще не настал нужный момент. Где-то на краю ее сознания застряла одна мысль. Она манила Эмили, как маяк, как теплая комната в конце долгой зимней дороги.

— Эмили?

Она стряхнула себя задумчивость. Кстати, о чем они разговаривали? Ах да, о старой миссис Марч.

— Миссис Марч могла сделать что-то скандальное в молодости, — предположила она. — Она или ее муж. Возможно, нам стоит получше разузнать, откуда у Марчей деньги. Может статься… — Эмили на минуту задумалась, — что ее лекарство на самом деле яд.

Перед ее мысленным взором возникла смерть — резко, холодно, физически мучительно, — и глаза

ее наполнились слезами. Эмили поймала себя на том, что сжимает руку Джека так сильно, что ему наверняка больно. Однако он не стал ее убирать — наоборот, обняв Эмили за плечи, привлек ее к себе и нежно прикоснулся губами к ее волосам, шепча ей на ухо какую-то милую бессмыслицу, от которой ей стало легче на душе, а слезы вместо душевных мук принесли с собой облегчение, как будто внутри ее наконец развязался туго стянутый узел.

И она поняла, что желает разгадки этой ужасной тайны не только ради себя, но и ради него тоже.

Чтобы ей больше не мучиться подозрениями, зная, что он не причастен к убийствам и на нем нет никакого пятна.

Шарлотта была рада побыть одной и находилась у себя в комнате, мысленно прокручивая все, что ей стало известно с того момента, когда она узнала про смерть Джорджа, и до той минуты, когда Питт сегодня утром вновь отбыл по делам. Вниз она спустилась лишь в половине четвертого, причем с некоей идеей, в которую даже ей самой верилось с трудом. Потому что идея была печальная и малоприятная, зато разом снимала все противоречия.

Шарлотта стояла в гостиной, рядом со шторами, которые наполовину закрывали двери, выходившие в оранжерею, когда до нее донеслись голоса.

— Как ты смеешь говорить такие вещи в присутствии посторонних? — громко возмущался Юстас. Он стоял спиной к двери, а дальше за его плотной фигурой была видна огненно-рыжая макушка Уильяма. — Я могу многое тебе простить, все-таки ты потерял жену. Но твои вздорные инсинуации возмутительны. Ты фактически обвинил меня в ее убийстве.

— А ты предпочел бы, чтобы вина легла на Эмили или Джека Рэдли? — возразил Уильям.

— Это совершенно иное дело. Они не часть нашей семьи.

— Боже мой, какое это имеет отношение к тому, виновны они или нет! — вне себя от ярости воскликнул Уильям.

— Самое что ни на есть прямое. — Голос Юстаса тоже звучал громче и злее; более того, в нем появились зловещие нотки, как будто темная, не отфильтрованная масса его мыслей вплотную приблизилась к тоненькой корочке хороших манер, грозя в любую минуту прорваться наружу. — Ты опозорил семью в присутствии посторонних людей! Ты посмел намекнуть, что существует некий только тебе известный позорный секрет, о котором не догадываются остальные. Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что за прожженная особа эта женушка Питта? Что она сует нос буквально во все? Уверяю тебя, у этой проныры одни гадости на уме, и она не остановится, пока не обнаружит или даже придумает нечто такое, что вписывается в твои обвинения. Страшно подумать, какой скандал может разразиться после этого! И все из-за нее!

Уильям отступил на шаг. Лицо его было перекошено болью и презрением.

— Ты прав, отец. Чтобы заглянуть к тебе в душу, нужно иметь на уме только гадости. При условии, конечно, что у тебя есть душа, в чем лично я сильно сомневаюсь. Думаю, слово «нутро» было бы куда уместнее.

— Можно подумать, в этом есть что-то позорное, — презрительно бросил ему в ответ Юстас. — Порой мне кажется, что имейся у тебя это самое, как ты выразился, «нутро», и поменьше этих твоих дурацких идей, ты был бы настоящим мужчиной, а не малевал бы красками на холсте и не вздыхал о закатах, словно влюбленная барышня. Где твое мужество? Где твоя храбрость? Где твоя мужская сила?