Натюрморт с дятлом

Роббинс Том

– Черт подери! – воскликнула принцесса, не зная, то ли ей рассмеяться, то ли прыгнуть за борт. – Да кто ты вообще такой и что за игру ведешь?

– Меня зовут Дятлом, и я – бунтарь. Меня ищет полиция пятидесяти штатов и Мексики. Приятно, когда тебя хотят найти. Было бы здорово, если бы ты тоже меня захотела. Честно говоря, я убрал маскировку в надежде, что ты посмотришь на меня по-новому, и сердце твое растает. Ну вот, я раскрыл все карты – это выражение наверняка знакомо твоему дражайшему папеньке.

– Бог ты мой! Дятел! Бернард Рэнгл. И как я сразу не догадалась!

Самоуверенная улыбка наконец исчезла с лица Бернарда. Если бы улыбки улетали, то дерзкая ухмылка Дятла отправилась бы по адресу «Луна, до востребования». Бернард

посмотрел на Ли-Шери с той наклеенной на лицо серьезностью, какую изображают комедийные актеры, получившие возможность сыграть Гамлета. И все же в его взгляде сквозили неподдельная нежность и тоска.

– Так сразу мне все это не переварить, – заявила принцесса. Несмотря на то что вокруг нее колыхались волны зноя, ее бил озноб. С чего ей вдруг вздумалось припереться на лодку самой? Можно было просто послать сюда полицию. – Мне пора на симпозиум. – Семинар по вопросам планирования семьи начинался через семь минут.

Бернард неуклюже попытался помочь Ли-Шери сойти с лодки, но она словно и не заметила его руки. Принцесса поспешила прочь, и лохматый зонтик затрепыхался на ветру, как облезлый хвост оборотня. На бегу она обернулась и крикнула:

– Знаешь, а тебя все равно поймают!

К Бернарду частично вернулась его улыбка.

– Они никогда меня не поймают. Бунтаря нельзя покорить. Наказанием для него может стать только грубое отношение со стороны окружающих. Вот ты, например, своим отношением сейчас причиняешь мне боль.

36

После того как организаторы глобального симпозиума по вопросам спасения Земли объявили о своем проекте, на них обрушился поток заявок от производителей и распространителей «экологически чистой» продукции: все они добивались льготных условий, чтобы представить на конференции и продвинуть на рынок свои новинки – различные чаи и настои лекарственных трав, спальные мешки, ванны, типи и ветряные мельницы, устройства для опреснения воды и очистки воздуха, дровяные печки и замороженные йогурты, изделия народного промысла, книги, туристское и спортивное снаряжение, биомагнитное белье и печенье из бобов рожкового дерева. Организаторы на это не согласились. Не то чтобы они выступали против ярмарки экологических товаров, просто главной целью симпозиума, по их выражению, было «продвижение идей, а не материальных объектов».

Вы правы, граница между идеей и предметом может быть весьма расплывчатой, но давайте не будем расстегивать эту пару штанов. Галилей поступал мудро, сбрасывая с высоты не идеи, а предметы, и устроителям конференции тоже было бы лучше ограничиться сферой материальных объектов. В нормальном диапазоне восприятия поведение предметов вполне предсказуемо. Исключая вероятность того, что в плохих руках практически любой предмет, включая эту книгу, способен превратиться в главный вещдок по делу об убийстве, а также не принимая во внимание более интересный вариант, согласно которому каждый объект может жить своей тайной жизнью, мы можем с уверенностью сказать, что предметы (они же объекты) в нашем привычном понимании довольно стабильны, тогда как для идей характерны изменчивость и непостоянство. Риск неправильного истолкования идей не просто существует, идеи прямо-таки напрашиваются на это сами. Чем лучше идея, тем капризнее она себя ведет. Вот поэтому только самые прекрасные теории становятся догмами, в результате чего свежая, актуальная, полезная для человечества идея превращается в нечто заскорузлое и смертельно опасное. Между прочим, трансформация идей в догмы не менее опасна, чем превращение водорода в гелий, урана – в свинец, целомудрия – в развращенность, причем процесс почти так же неостановим.

Проблема возникает на вторичном уровне, и связана она не с автором или разработчиком идеи, а с теми, кого эта идея привлекла, кто принял ее, кто цепляется за нее, пока не обломает все ногти, и кто лишен фантазии,

гибкости мышления, представления о сути идеи и, что страшнее всего, не обладает чувством юмора, чтобы сохранить ее первоначальный дух. Идеи создаются учителями, догмы – их последователями, а Будду, как всегда, убивают посреди дороги.

Существует один очень неприятный и, к сожалению, крайне распространенный недуг под названием «суженное поле зрения». За все беды, приносимые этим заболеванием, его стоило бы поставить первым номером в черном списке ВОЗ. Суженное поле зрения, или попросту зашоренность, – это болезнь, при которой восприятие ограничено невежеством и искажено корыстными интересами. Возбудитель инфекции – оптический грибок, который начинает интенсивно размножаться, если мозг менее активен, чем это. Осложнения болезни проявляются в виде склонности к политике. Когда хорошую идею пропускают через фильтры и компрессоры стандартной зашоренности, идея не только теряет в весе и ценности, но и приобретает иную, догматическую конфигурацию, то есть встает с ног на голову и производит эффект, совершенно противоположный задуманному.

Вот так идеи любви, высказанные Иисусом, превратились в пагубные клише христианства. Именно поэтому закончились крахом практически все революции в истории: угнетенные, захватив власть, мгновенно становятся угнетателями и используют тоталитаристскую тактику якобы для «защиты революции». По той же причине меньшинство, ратующее за искоренение предрассудков, делается нетерпимым, меньшинство, выступающее за мир, – воинствующим, требующее равенства – ханжеским, а призывающее к свободе – враждебным ко всему остальному миру (обратите внимание, первый признак подавления собственных желаний – повышенная нервозность).

Вышеизложенная проповедь была представлена вам Департаментом тяжелых безумств Бунтарского колледжа в надежде объяснить читателям, почему глобальный симпозиум по вопросам спасения Земли, собравший такое количество мировых светил, пошел вкривь и вкось.

Не успел еще доктор Джон Лилли закончить в среду утром свою лекцию о разуме морских млекопитающих (он как раз говорил о том, что «продолжение диалога с китообразными может перевернуть наши представления обо всех живых организмах и планете, на которой мы сосуществуем»), как на него посыпались нападки. Определенная часть аудитории считала, что, пока мы не научимся общаться друг с другом, попытки наладить коммуникативный процесс с животными – бесполезная трата времени и денег.

– А как же человеческое общение? – кричали сторонники этого мнения.

– Мой бывший муж, – заявила одна женщина, – не понимал ни слова из того, что я ему говорила. Вы считаете, он способен понять дельфина?

– И чё, какая-то рыбина вытащит мою семью из гетто, – возмущался мужчина, – и устроит на работу? Если нет, на хрен мне сдались твои киты!

Резко ограниченное поле зрения.

Ли-Шери сочла, что вопросы не лишены смысла, хотя оппоненты могли бы вести себя и повежливей. Принцессе стало стыдно перед доктором Лилли за грубиянов, и она искренне порадовалась, что он сумел деликатно выйти из положения. Вообще по сравнению с послеобеденной суматохой утреннее заседание прошло как по маслу – точнее, как по дельфиньему поту.

В связи с тем, что экологический симпозиум начался на два дня позже – и все из-за Дятла, этого сукина сына с птичьими мозгами, – график мероприятий требовалось уплотнить как минимум вдвое (Гавайи, родина маи-маи и лома-лома, были самым подходящим местом для удвоения). «Круглый стол», посвященный вопросам контрацепции, объединили с семинаром по охране материнства и детства. Под баньяном собрались толпы экспертов, из уст которых словно пена беспрерывным потоком текли факты и цифры. Превалирующая точка зрения собравшихся выяснилась уже в самом начале дискуссии. Звучала она так: если младенцев приносят не аисты, с аистами следует об этом договориться. Кроме того, необходимо постараться привлечь их к воспитанию детей.