Натюрморт с удилами
Шрифт:
Впрочем, не стоит обращаться к древней мифологии. Характер и структура голландского общества объясняют очень многое. Военные не представляли в Голландии особого общественного слоя, окруженного нимбом славы или пользующегося особенным престижем. Дворянство, которое в остальной части Европы составляло офицерский корпус, являющийся носителем вековых традиций, в Республике не играло особой роли. Молодой человек, записавшийся солдатом в армию, носил (если обратиться к этому архаизму) не жезл маршала в своем ранце, а лишь горький хлеб бедняка, без каких-либо перспектив на улыбку Фортуны. Раненый или больной, он чаще всего умирал в каком-нибудь неприглядном лазарете,
В Голландии не было регулярной армии. Она не являлась школой гражданского духа, как у древних римлян; престиж государства основывался на чем-то совершенно ином. Отсюда и чисто функциональное отношение к вооруженным силам: во время войны численность национальной армии достигала ста тысяч, а в мирное время уменьшалась до двадцати тысяч солдат.
В армии Республики преобладали иностранцы; ядро сухопутных сил составляли наемники, только флот был «чисто» голландским. Сыновья Марса попросту покупались за деньги. Во время осады Хертогенбоса — в решающей стадии освободительной борьбы — армия, предводителем которой был наместник Фридрих Генрих, состояла из трех голландских полков (причем это вовсе не были добровольцы) и пятнадцати наемных: фризских{98}, валлонских, немецких, французских, шотландских и английских. Вся эта пестрая смесь не носила мундиров. Шлем, панцирь, иногда шарф с отличительными цветами отряда — все это выглядело очень невзрачно по сравнению с ярким птичьим оперением французских или итальянских войск. Рисовать тут было нечего.
Военные воспоминания быстро стираются. Заказчик картины — капитан корабля, крестьянин, купец или ремесленник — хотел видеть на ней прежде всего самого себя и окружающий его мир: это интерьер дома, где семья собирается по случаю крестин или свадьбы; сельская дорога, усаженная деревьями, на которые падает свет полуденного солнца; или же родной город на широкой равнине.
Так что это искусство было мало патриотичным, если под словом «патриотизм» понимать ненависть к давним, нынешним и даже потенциальным врагам. Голландцы не оставили нам картин, на которых побежденного противника волокли в прахе бесчестия за колесницей победителя.
А ведь они с такой любовью изображали морские баталии! Классическим примером такого жанра служит знаменитая картина Хендрика Вроома{99} «Битва под Гибралтаром 25 апреля 1607 года». На первом плане голландский военный корабль врезается носом в палубу испанского флагманского корабля. В картине полно роскошных, если можно столь бестактно выразиться, деталей — красные и желтые хвосты взрывов, взлетающие в воздух и тонущие в море люди и обломки мачт; тысячи мелких деталей, переданных с точностью художника-миниатюриста. И все это показано как бы через подзорную трубу, в далекой перспективе, умиротворяющей ужас и страсти. Битва, превращенная в балет, разноцветную феерию.
Бенжамен Констан в одном из писем к мадам де Сталь, с энтузиазмом отзывается об истории Голландии, такой непохожей на историю других европейских государств: «Никогда этот мужественный народ не объявлял войны своим соседям, никогда не нападал, не опустошал и не грабил их» (автор деликатно умалчивает о колониальных завоеваниях, речь идет только о соседях). Возможно, это замечание французского писателя акцентирует существенную черту голландского характера. Кто-то заметил: «Религия Эразма — это Голландия». Не будет большим преувеличением сказать, что этим маленьким народом владел дух философа
Хендрик Вроом. Битва под Гибралтаром 25 апреля 1607 года.
Однажды в зимний предполдень во время прогулки по берлинскому Грюнвальду я заглянул в охотничий замок Я давно слышал о находившейся там коллекции фламандского и голландского искусства, но пришел как бы по обязанности, не рассчитывая ни на какие открытия. Я рассчитывал узреть еще одно посредственное собрание (о, монотонность второразрядных художников великих школ!) портретов, охотничьих сцен, натюрмортов, которыми увешаны стены многих аристократических резиденций.
По существу, так и оказалось. Однако мне не жаль было времени, потраченного на визит, поскольку я открыл здесь то, что давно искал в стольких представительных галереях и музеях. Картина отнюдь не была шедевром, но мое внимание привлекла ее тема: «Аллегория Голландской Республики». Написал картину Якоб Адриане Баккер{100} и получил за работу нешуточную сумму в триста гульденов из рук тогдашнего наместника Объединенных провинций Фридриха Генриха. Так что произведение, можно сказать, официальное.
На полотне молодая девушка, украшенная трехцветной драпировкой — интенсивного красного, синего и жемчужно-белого цветов.
Вид у натурщицы вполне крестьянский: розовые щечки пастушки, крепкие руки, мускулистые ноги, твердо стоящие на земле.
И этому воплощению простоты, свободы и невинности художник придал тяжелые военные атрибуты: шлем с большим черным плюмажем, щит в одной руке и оперное копье в другой. Самое привлекательное в этой картине — контраст между возвышенностью темы и ее скромным выражением, как если бы историческая драма игралась сельскими актерами на ярмарке. Героиня ни в чем не напоминает «Свободы, ведущей народ на баррикады»{101}. Сейчас она прекратит нудное позирование и вернется к своим привычным делам: в хлеву или у стога сена.
Свобода, о которой было написано так много ученых трактатов, что она превратилась в бледное и абстрактное понятие, была для голландцев чем-то столь же простым как дыхание, разглядывание и касание предметов. Не было нужды давать ей определение и приукрашивать. Поэтому в искусстве голландцев нет разделения на великое и малое, на важное и несущественное, возвышенное и обыденное. Они писали яблоки, портреты торговцев шелком, оловянные тарелки, тюльпаны и делали это со столь искренней любовью, что рядом с этими картинами тускнеют изображения потусторонней жизни и шумные рассказы о земных триумфах.
АПОКРИФЫ
Милость палача
Среди множества портретов Яна ван Олденбарнефелта мне особенно нравится тот (автор его неизвестен), на котором великий пенсионарий изображен в старости, и даже материал картины, похоже, несет в себе следы разложения — плесени, пыли, паутины. Лицо его некрасиво, однако выразительно и исполнено благородной силы: весьма высокий лоб, большой, мясистый и слегка неправильный нос, борода, как у патриарха; под густыми бровями умные глаза, в которых тлеет искра отчаянной энергии человека, со всех сторон окруженного врагами.