Научи меня любить
Шрифт:
Он почти не помнил похороны. С трудом вспоминал даже Катьку, как она шла за гробом и почему-то плакала. Почему она плачет, подумал в тот момент отстраненно Никита, ведь она не любила его совсем? Никогда не любила…
Похоронили, помянули. Девять дней, сорок дней, как полагается. Как-то зашел он к Катьке. Не к Катьке даже, а к Данилке. Хоть теперь уже и вовсе никакого отношения к Никите Данилка не имел – все равно, иногда хотелось его увидеть.
Катя открыла дверь и даже обрадовалась заметно, что он пришел.
– Проходи, Найк… Ты
– А Данилка где?
– Данилка у бабушки…
– Я, вообще-то, к нему пришел.
– Ну что ж теперь, не уходить же… И за что ты, Харламов, меня так не любишь?
– А почему я тебя любить должен? Тебя Лекс любил… За нас двоих.
– Да брось… Ладно, дело твое. Мне твоей любви не надо. Вот это пальто – я его выброшу, наверное… Старое уже, поношенное…
– Как это – выбросишь? Ты что городишь-то, Сафронова? Это же его пальто, его !
– Да успокойся, Никита. Я понимаю, это его пальто. Но это его пальто ни в один секонд-хэнд не примут только потому, что оно его . Им вид товарный нужен, понимаешь, это ж не музей… Его даже бесплатно никто носить не станет. Он сам его уже не носил последние два года…
– Дай сюда, – он выхватил из рук Катькиных серое пальто. Пальто и в самом деле было старое, потрепанное… – Я носить буду!
– Не смеши… Ты ведь его ниже на пол головы. В рукавах запутаешься…
– Разберусь как-нибудь. И не смей ничего выбрасывать, я все заберу, все его вещи!
– Да здесь забирать нечего, – отмахнулась Катя, – я все уже раздала почти, вот пальто только и пара джемперов осталась. Ну, и еще мелочи всякие. Носки, футболки… Хочешь, и эти два джемпера забирай тоже.
– И заберу.
– Вот и отлично. Видишь, как удачно ты ко мне зашел… Может, посидим, выпьем по стопочке?
– Нет, Сафронова, не буду я с тобой пить. Не хочется что-то… Я, вообще-то, к Данилке пришел.
– Данилка у бабушки, – напомнила Катя.
– Да, я уже понял… Как он поживает?
– Нормально. Все такой же толстый и веселый.
– Ну и отлично. Пойду я, Катя. Как-нибудь в следующий раз зайду, когда Данилка дома будет.
– Заходи, – ответила она без эмоций.
Протянула ему большой полиэтиленовый пакет. Никита сложил в него вещи и направился в прихожую. Наклонился шнуровать ботинки и вдруг увидел прямо перед глазами мужские кроссовки. Не Мишкины кроссовки, у Мишки не было никогда таких.
– А это чьи шузы тут стоят? – спросил он, не успев подумать о том, что лучше было бы промолчать.
Катя не отвечала. Смотрела пристально в глаза ничего не выражающим взглядом. Никита вдруг заметил и все остальное – кожаную куртку с большими металлическими заклепками на рукавах, мужские тапочки, выглядывающие клетчатыми носами с нижней полки – не Мишкины тапки, у него совсем другие были…
– Вот значит как, Катя.
– Значит, так, Никита. Осуждаешь меня?
– Бог
– Нет, не давно. Да ты не подумай ничего плохого, – вдруг принялась она оправдываться. – Мы жениться собираемся, заявление уже подали. Через месяц регистрация…
– А я и не думаю ничего плохого. Что ж тут может быть плохого – выйти замуж через семь месяцев после похорон мужа? Это ж очень хорошо, Катя. Это просто замечательно!
– Да прекрати! – почти прокричала она. – Что ты понимаешь, что ты знаешь обо мне?! Какое право ты меня судить имеешь, Харламов?
– Бог тебе судья, Катя. А я, и правда, воздержусь…
Ушел, не попрощавшись. И больше не ходил к Катьке, скучая часто по Данилке и вместе с тем понимая – нет больше Данилки в его жизни. У него теперь своя жизнь, и ему, Харламову Никите, в ней не место…
На студии «Союз», узнав о трагической смерти солиста «Осколка Луны», предложили попробовать кого-нибудь другого на его место. Но Никита сразу же категорически отказался.
Он знал – его музыка могла существовать только вместе с Мишкиными стихами. Нет больше поэта – значит, нет больше и музыканта… И нет больше бледного осколка луны, который Мишка так мечтал, но все же не успел подарить своей первой и единственной любви.
Вообще ничего больше – нет.
А пальто он и в самом деле надевал иногда. Хоть и смешно оно на нем смотрелось, хоть и старым было… Хотел сначала отдать в ателье, чтобы укоротили рукава, подобрали низ. Но потом передумал. Жалко стало Мишкино пальто кромсать.
Некоторое время сидели в тишине.
Птицы пели абсолютно беспечно, не желая задумываться о том, что в такую минуту можно было бы и помолчать.
– А вчера, когда мы с тобой случайно встретились, я, вообще-то, к ней собирался. Но не смог. Как представил себе эту счастливую семейную пару, тошно стало. Не знаю, может, обиделась она на меня… Ну и черт бы с ней.
Она снова убрала руку с его ладони, и он вдруг осознал совершенно отчетливо, что отныне его жизнь так и будет все время делиться на странные фазы. Фазу присутствия и фазу отсутствия – ее руки на его ладони, ее тепла, без которого сразу становится так неуютно.
– Знаешь, Никита, – сказала она тихо. – Говорят ведь, что люди не умирают. Они просто переселяются жить в другой мир, в котором чувствуют себя более уютно. Лично я всегда представляла себе этот мир удивительно прекрасным, воздушным, состоящим из множества пушистых облаков. Мир, в котором нет ни тоски, ни страха, ни разочарований. Мир, где все – невесомо… И они – те, что переселились в этот мир… Они видят нас. Они смотрят на нас откуда-то с высоты и радуются нашим успехам, нашему счастью. И от этого их жизнь становится еще прекрасней. Поэтому мы здесь, в своем мире, должны, просто обязаны давать им повод для радости. Чтобы их заоблачная жизнь была прекрасной и счастливой… Понимаешь меня?