Научи меня ненавидеть
Шрифт:
Подбежал Бублик, уселся прямо в грязь у моих ног, посмотрел на меня снизу вверх.
– Домой? – спросил я. Бублик тявкнул.
Дома на столе бумаги. Я честно пытался получать удовольствие от своей новой работы, которая, как ни удивительно, приносила хорошие деньги. Хотел, но не выходило. Скука смертная. Вся жизнь скука. Завибрировал требовательно телефон. Я посмотрел и поморщился. Аня. Только её не хватало сегодня, вот только и её, но она видимо это поняла и решила исправить.
– Привет, – бросила она в трубку. Голос, немного заискивающий, вызывал у меня раздражение. Ненависти к Аньке не было никогда. Только глухое раздражение. –
– Пока не позвонила ты, были хорошо.
Она засмеялась, рассыпалась звонким колокольчиком, словно я сделал ей комплимент. У Ани был талант – она в упор не видела того, чего ей видеть не хотелось. Я слушал и слушал её щебет, гадая, когда ей надоест и что ей надо. А что-то нужно было ей всегда.
– Я соскучилась по Бублику. Подумала, если я в городе, я здесь ещё три дня буду, я заеду к тебе? Погуляли бы с животинкой, выпили вина. Мы же не чужие друг другу люди.
Я представил себе Аньку. Голую, подо мной, такую испорченную, но такую послушную, податливую. И понял – хочу. И от этого стало обидно, ничему меня не учит жизнь.
– Так я приеду?
– Нет, Аня, я занят.
Она фыркнула в трубку. Так она выражала своё сомнение к тому, что я, находящийся на обочине жизни, могу быть чем-то занят. Я напрягся. Если Анька вбивала что-то в свою пустую обычно голову, выбить это обратно не было никакой возможности. Попытался вспомнить, есть ли у неё ключи от моей квартиры, или я их забрал? Представил, как Анька, ведомая ей одной понятными интересами, преследует меня и Бублика следующие три дня. И откровенно испугался.
Сбросил звонок, посмотрел на собаку.
– Хочешь встречаться с Анной?
Бублик гавкнул. Мне показалось, что сердито. Разъяренно даже. Это памятливое создание наверняка думает сейчас о том дне, когда Анька носилась за ним по квартире и пыталась прибить погрызенными ботфортами. К слову сказать, убить ими было легче лёгкого, каблуки сантиметров пятнадцать, не меньше.
– Ну значит, уходим на дно.
После недолгих раздумий я накидал вещей в небольшую дорожную сумку. По дороге позвоню Сергею, скажу, чтобы не терял. Посмотрел на ждущие меня на столе бумаги. И повинуясь импульсу, смял их, сбросил на пол. Глупо, но стало легче. Недаром мама говорила, что я отказываюсь взрослеть.
– Поедем в деревню?
Бублик оторвал от пола толстую задницу и вприпрыжку побежал к дверям. Вскоре город остался позади. Я ехал в дом, который оставил мне отец. Дом, который переходил в нашей семье из поколения в поколение вот уже двести лет, доставшись от не в меру разбогатевшего и умершего, не успевшего спустить нажитое, предка. Во времена Советов дом из наших цепких рук уплыл, но в начале девяностых вернулся. Я был совсем ребёнком, но помню, как радовался отец, тогда ещё безоговорочно мой, как гордился им дед. По сучьей случайности, по недоброй воле умершего отца от дома мне досталась только половина. А половина дома моих предков уплыла в цепкие ручки белесой мышки. Я пытался выкупить у неё эту долю, даже выпросил у матери её номер телефона, но она просто меня игнорировала. Я смирился, благо, что в наш город она носу не казала, и в минуты, когда я хотел убежать от себя самого, и от всего мира тоже, дом был в полном моём распоряжении. Моём и Бублика.
В деревню Аньку не загнать ни за какие коврижки даже летом, даже ради того, чтобы она в очередной раз доказала себе, что
Показался лес, в детстве знакомый до последней тропки, но и сейчас не потерявший для меня своей притягательности. Камышка грозила разлиться со дня на день, я даже помечтал об этом: оказаться отрезанным от всех обязательств на несколько дней. В очередной раз сбежать, сделав вид, что это не я, это просто обстоятельства. Обстоятельства, мать их.
Бублика свобода пьянила. Наш дом, стоящий в стороне от деревни, в излучине неглубокой речки, он обожал. Оставил меня разжигать печь и унесся по своим собачьим делам – здесь ему разрешалось гулять без поводка. Первая ночь на природе была удивительно спокойной.
Снился мне лёд. Он часто снился. Он и я, полный сил, уверенности в себе, упивающийся своим превосходством. А потом боль. Такая обжигающая, невыносимая, разом перечеркивающая все. И ты ждёшь вердикта, но сам понимаешь: все, отбегался.
Я проснулся и долго лежал, слушая тишину и чуть слышное потрескивание горящих дров в камине. Рядом спал Бублик, его толстенький, круглый бок размеренно вздымался в такт дыханию.
Тебе уже тридцать, говорили мне, когда это случилось. Тебе бы все равно пришлось уйти. А так ты ушёл красиво, так, что это запомнили. Говорили, а в глазах жалость. Презрение. Злорадство. В Анькиных глазах страх, страх за её шкуру, она всегда её холила, лелеяла и берегла. И в её планы вовсе не входит сидеть у постели человека, перенесшего вот уже третью операцию, на которую вдруг оказались потрачены почти все сбережения. Вдруг – потому что я никогда не жалел денег. Та же Анька спускала их с превеликим удовольствием. Машины, самые дорогие тряпки, люксовый отдых, зависть в глазах подружек. Вот что нужно было Ане. А не стонущий от боли, сломанный бывший спортсмен, у которого, кроме претензий к жизни, двухкомнатной квартиры и половины старого дома в деревне, не осталось ничего. Анька ушла, не обещав вернуться. Так какого хрена ей нужно сейчас?
Ответа на этот вопрос не находилось. Занимался серый, неторопливый рассвет, на смену которому пришёл такой же серый день. Войти в состояние гармонии с собой или хотя бы примириться с жизнью никак не выходило. Я метался по дому, словно загнанный зверь. На улицу выходить не вариант, там нечего делать ещё минимум недели две. В остывшем за зиму доме тоже не сиделось. Я уже жалел, что сбежал из города, но не возвращался из одного лишь упрямства. Зато Бублику было хорошо, он бегал, проваливаясь в снег, и пытался охотиться на затаившихся там полёвок.
К вечеру зарядил дождь. К тому моменту, когда упала ночь, я был готов ненавидеть всех. Аньку, за то, что когда-то ушла, но не нашла в себе сил сделать это до конца. Отца, который сначала ушёл, а потом и вовсе умер. Свою ногу, которая взяла и сломалась и теперь никуда не годится. Даже Сергея, у которого все хорошо.
А чертова собака пропала. Я открыл дверь на веранду, чтобы Бублик забежал, вернувшись. Но даже ему было лучше без меня. Хотя о чем я? Я бы сам от себя сбежал с превеликим удовольствием. В конце концов я не выдержал, надел высокие сапоги, стоявшие тут, в сенях, уже лет десять и вышел на улицу. К ночи распогодилось, дождь уже не лил в полную силу, а лишь едва моросил. За день Бублик уже протоптал тропинку, по ней я и пошел.