Научи меня ненавидеть
Шрифт:
Я подумала, ведь единственное, что у меня осталось от прошлого – это автомобиль, который ржавеет где-то на заиленном речном дне. А вместе с ним мои документы, мои деньги, мой телефон, в конце концов. О гордости больше и речи нет, её нужно просто засунуть в задницу, и возвращаться под отчий кров пешком. Навернулись слёзы. Горькие, обидные. Я не позволила им течь, вытерла тыльной стороной ладони. Я не хочу, чтобы Руслан видел меня плачущей, меня и так бросает из крайности в крайность.
Я налила себе чаю, а в блюдце, стоящее на полу, молока. У меня не было собаки, я не знаю, что они едят. Но в голове
Взяла свой чай и вышла на улицу. Снег таял просто стремительно. Там, где вчера ещё серели сугробы, сейчас показалась мокрая чёрная земля. Над ней едва-едва явился парок. Небо было чистым, пронзительно голубым, таким, каким бывает, наверное, только весной. С него потоками лился яркий солнечный свет, не щадя прогоняющий с земли остатки зимы. По небу тянулся косяк птиц. Длинный, почти идеальной формы. Я представила, сколько дней они летели вот так, чтобы как я вернуться к истокам, и почувствовала, как на глаза снова наворачиваются непрошеные слёзы.
Косяк уже скрылся за лесистыми горизонтом, когда на небе появилась отставшая птица. Она летела, тяжело махая крыльями и истошно крякая, но её никто не ждал. И мне вдруг так остро, до боли стало жалко эту уставшую, всеми брошенную утку, что захотелось вдруг пожалеть её, забрать домой, показать, что она хоть кому-то нужна… Глупое, смешное желание. Во-первых, этой утке я на фиг не сдалась. А во-вторых, у меня и дома теперь настоящего нет.
Пёс выскочил из дома. Интересно все же, который час? Где его хозяин? Мирно спит? Или также выжидает, избегая моего общества, боясь моих истерик? Чай был допит, кружка отставлена в сторону. Домой идти не хотелось – не хотелось вообще никуда идти. От реки долетел резкий, неожиданный в деревенской тиши звук – автомобильный клаксон. Я побежала вниз, увязая тапочками в грязи, и даже не думая о том, как буду выглядеть со стороны. Сбежала и выдохнула – Маринка. Стоит на том берегу реки, смеётся.
– Сейчас тебя спасать будем! – прокричала довольная подружка.
Через каких то сорок минут я уже была переправлена на другой берег стараниями жителей местной деревни.
– Как ты догадалась?
– Сергей сказал, что Руслан здесь. Вот я и поехала, – Маринка пожала плечами.
На мне были надеты разномастные тряпки, которые мама годами свозила на дачу, ещё тогда, когда папа жив был. Джинсы, которые я носила ещё в десятом классе, растянутый свитер, резиновые сапоги. Но я счастлива, так наверное чувствуют себя арестанты, покидая места заключения.
– А Руслан? – вдруг спросила Маринка, сбивая мой боевой настрой.
Я обернулась. Руслан стоял наверху, на пригорке, и к нам не спешил. Мне вдруг стало жаль его, жаль всех тех слов, что я ему наговорила. Но они копились во мне столько лет, что имели право быть сказанными. Я отвернулась от лицезрения физиономии Руслана и пожала плечами.
– Он не ребёнок. Пусть делает, что хочет.
– Придурок гордый, – сказала Маринка и села в автомобиль.
Я расположилась на переднем пассажирском сиденье, щелкнула ремнем и улыбнулась. Наконец-то, хоть что-то было хорошо. А если не хорошо, то хотя
– Марин? – спросила я.
Она повернулась ко мне, и по одному лишь её взгляду я поняла, что сейчас она сделает мне больно, осознавая это, но не в силах предотвратить. Я сжалась, готовясь.
– Света, я не знала, как тебе сказать. Наверное, лучше сейчас, пока мы не вернулись в город. Я беременна, Свет.
И стиснула мои пальцы, виновато заглядывая в мои глаза. А на меня разом обрушилось то, что я старательно гнала от себя уже два года. Пастельно-бежевые стены больницы, навязчивый запах лекарств, отчаяние, витающее в воздухе, и ребёнок внутри моего живота, у которого нет шансов выжить.
Маринка была одним из слонов, которые держали на своей спине мой мир, мою жизнь. Я не смогла бы сделать ей больно. Нет, никогда. Я посмотрела на неё – в глазах страх. Она боится меня обидеть. Боже, какая же она хорошая. И как же замечательно, что она у меня есть. Я накрыла её руку своей ладонью.
– Марина, – сказала я ей. – Глупая ты дурочка. Как ты могла вообще переживать по этому поводу? Ты что, думала, что я вовсе запрещу тебе рожать? Да я счастлива. Я даже пинетки научусь вязать, честно. И стану самой лучше в мире крестной.
Она потянулась ко мне, обняла крепко, так, что кости едва не затрещали. И откуда только силы в столь тонком тельце? И заплакала.
– Нет, ты не подумай, я знала, что будешь рада. Я знаю, что ты всегда за меня. Но мне так не хотелось делать тебе больно!
– Все хорошо. И поехали уже в город.
Маринка громогласно высморкалась в белоснежный носовой платок, улыбнулась мне. Робко, испуганно. Словно все ещё не веря, что все страшное позади. Надеюсь, она никогда и не узнаёт, каково оно на самом деле, то самое страшное.
Машина рыкнула и дёрнулась вперёд по вязкой грязи дороги. Утонувший мост, пригорок, на котором стоял дом, Руслан, два мужичка с честно заработанной за вывоз меня на тракторе бутылкой водки – все это осталось позади. Я откинулась на сиденье и закрыла глаза. И провалилась в прошлое, туда, куда зареклась ходить. Но мысли были своевольны, они нисколько мне не подчинялись.
Я снова в больничной палате. Светлые, бежевые стены, потолок в серую клеточку. Из моей руки торчит тонкая игла капельницы. В прозрачной трубке, что тянется от неё вверх, к флакону, пузырек воздуха. Я лежу и лениво фантазирую на тему, что будет, если он вдруг оторвется и вопреки всем законам физики заскользит вниз, проникнет в мою вену, устремится к сердцу, хватит ли сил этому пузырьку, чтобы подарить мне смерть?
Ответа на вопрос я не нахожу, пузырек все так же висит на своём месте. Я жива. Я даже здорова и, вероятно, проживу много-много лет. А вот ребёнок внутри меня, которого я ношу уже пять месяцев, которого так хотела, он умирает. И это неотвратимо, сколько не цепляйся за пустые надежды.
– Понимаете, – говорит мне врач, имя которого я никак не могу запомнить. – Это непредсказуемая, очень редкая реакция. Ваш организм просто отторгает ребёнка. И мы ничего не можем с этим сделать.
– У меня положительный резус фактор, – в сотый раз говорю я. – И у мужа тоже.