Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни
Шрифт:
– Да, с 1945 по 1949 год у них была атомная бомба, а у нас не было. Но во-первых, холодная война не разразилась сразу – она надвигалась на мир постепенно. А во-вторых, на мой взгляд, самое главное, что их сдерживало, – это то, что в Европе стояла мощная, хорошо оснащенная, только что победившая гитлеровскую Германию наша армия. Если бы американцы сбросили бомбу на Советский Союз, я думаю, нашим войскам не составило бы большого труда в течение нескольких недель дойти до Ла-Манша. И тогда Европа была бы потеряна Штатами навсегда. При этом того количества бомб, которым они тогда располагали, явно не хватило бы для полного разгрома СССР. Так что ответ на ваш вопрос очень прост: они не пошли на такой шаг, потому что его цена была
– В какой мере Сталин был готов дать «последний и решительный бой» мировому империализму? Насколько он был агрессивен в этот период?
– Сталин отвергал какие-либо идеи, которые предусматривали возможную войну с недавними союзниками. По всей видимости, он все-таки рассчитывал на какое-то сотрудничество с ними.
Противостояние развернулось в сфере идеологии. Я вообще убежден, что идеология сыграла очень большую роль в годы холодной войны – и в самом ее начале, и потом. Идея борьбы с империализмом вновь была взята на вооружение, но как главная идеологическая, а не военная цель. Нужно понимать, что все-таки на военную сферу эта идея не распространялась. Это касалось идеологии, стремления Москвы утвердиться в тех странах Восточной и Центральной Европы, которые она считала сферой своего влияния. Начинать же какую-то войну с империализмом – такой вопрос и с практической, и с военно-политической точки зрения не стоял на повестке дня. Я видел все документы: это было идеологическое противостояние, это было сдерживание друг друга, борьба за влияние, но не подготовка к военному противостоянию.
Косвенным доказательством этого, кстати, является то, что холодная война, в отличие от нынешней ситуации, проходила по некоторым неписаным законам, в определенных рамках, за которые противоборствующие стороны не переступали. В итоге большой войны так и не случилось. Именно потому, что помимо ядерного сдерживания существовали определенные правила игры. Не будем забывать, что продолжалась гонка вооружений и что военные круги разрабатывали возможные планы действий в случае военного конфликта.
– К концу войны в Европе, да и в мире в целом наблюдался серьезный подъем левого движения. С чем вы это связываете?
– Тут два основных фактора: с одной стороны, с тем, что СССР – оплот коммунистической идеологии – стал лидером борьбы с гитлеровской Германией и добился полной победы, сыграв решающую роль в разгроме нацизма и на деле доказав миру свою моральную правоту, продемонстрировав возможности советского строя. С другой – с тем, что именно левые силы составили костяк европейского Сопротивления. При этом правые партии (скажем, во Франции, да и в других странах Центральной и Восточной Европы) очень сильно дискредитировали себя соглашениями с Адольфом Гитлером, политикой умиротворения агрессора или даже прямым коллаборационизмом. Все это привело к мощному левому повороту в Европе. Ярче всего он проявился во Франции и в Италии, но были и мощные левые силы в Восточной Европе, которые при помощи Советского Союза пришли к власти в целом ряде стран.
– То есть советское влияние в Восточной Европе было обусловлено в первую очередь тем, что эти страны освободили наши войска? Или был для того еще и серьезный внутренний импульс?
– Конечно, такой импульс был. И недооценивать этот фактор нельзя. К сожалению, сегодня в целом ряде восточноевропейских стран очень многие историки, даже вполне объективные, стоят на позиции, что «не было освобождения, потому что одна оккупация была заменена другой». Мне и методологически, и исторически такой подход представляется некорректным. С моей точки зрения, в 1945 году начался новый этап развития в Восточной Европе. Да, там возникли новые, просоветские режимы, но, если бы не СССР, если бы Красная армия не разгромила нацизм, эти страны вообще
Что касается внутреннего положения, то, конечно, влияние СССР в этих странах было сильным. Фактически они приняли советскую модель развития. Но в каждой из них она имела свою специфику, а во главе их режимов стояли собственные, стопроцентно национальные кадры. И если сегодня там говорят, что «это была оккупация», то таким образом они ставят под сомнение вообще всю свою послевоенную историю, все, что эти страны делали в ООН, все, что совершали на международной арене в течение нескольких десятилетий. Та же Польша играла большую роль в мире. В конце концов, духовный лидер поляков кардинал Кароль Войтыла в разгар этой «оккупации» стал папой римским Иоанном Павлом II, возглавив весь католический мир. Это что – тоже одно из проявлений советской «оккупации»?
– Советизация Восточной Европы и американизация Западной, знаменитый «план Маршалла» – в чем, на ваш взгляд, была принципиальная разница в подходах и была ли она?
– Так называемый «план Маршалла» поставил Западную Европу в зависимость от Соединенных Штатов – это совершенно очевидно, в этом и был смысл данного плана. США делали многомиллиардные вложения в западноевропейскую экономику, но с условием, что эти страны приобретают «американский зонтик», который, собственно, до сих пор влияет на их настроения.
Советский Союз, естественно, тоже оказал влияние на развитие экономики восточноевропейских стран, но не в таком большом объеме, чтобы подчинить себе всю эту экономику. Нам физически трудно было это сделать: после войны мы не располагали теми экономическими возможностями, которыми могли похвастаться Соединенные Штаты.
Однако помимо экономики была еще и идеологическая составляющая советизации и американизации. Мы знаем, что с точки зрения идеологии и массовой культуры американцы сумели повлиять на весь послевоенный мир. Речь не только о Европе, но и о странах третьего мира, как это тогда называли. У СССР, безусловно, не было таких огромных возможностей. Советское влияние имело место преимущественно в плане укрепления общих ценностей и догматов марксизма-ленинизма как господствующей идеологии, однако мы не могли повлиять на повседневную жизнь людей. На менталитет, на привычки потребления, на вкусы. А американская массовая культура распространилась по всей планете. Не исключая, кстати, и Восточную Европу.
– Как вы считаете, у Советского Союза был шанс удержать этот регион в сфере своего влияния?
– Думаю, что обвал нашего влияния в Восточной Европе произошел от общего кризиса коммунизма. Это был не просто результат взаимоотношений СССР с этими странами, а результат кризиса системы, которая была и у нас, и у них.
Ведь все-таки давайте признаем: к началу 1980-х годов мы оказались довольно ослабленной в экономическом смысле страной. Можно сейчас спорить, что это было – застой или не застой, но экономически мы были гораздо более слабыми, чем наш «вероятный противник». Разница в уровне жизни Запада и Советского Союза говорила сама за себя. Мы не могли вкладывать достаточно средств в страны Восточной Европы, а удерживать их в сфере своего влияния, не инвестируя в это, было довольно трудно.
Кроме того, надо иметь в виду историческое прошлое этих стран. Они ведь очень быстро вернулись к той системе, которая существовала у них до войны. Многопартийность, рыночные отношения – все это сразу же восстановилось, когда рухнул соцлагерь. Может быть, если изменения в этом направлении начались бы раньше, не случилось бы такого обвала. Но это означает, что сохранить наше влияние в Восточной Европе мы могли, только изменив собственное внутреннее развитие. Советское руководство не было к этому готово.