НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА - ОСОБЫЙ РОД ИСКУССТВА
Шрифт:
Тема преемственности знания интересует в эти годы не только производственную фантастику. Герою повести И.Ефремова "Звездные корабли" (1947) помогла обнаружить следы пришельцев из космоса тетрадь его ученика, найденная на поле сражения в сгоревшем танке. Талантливая книга Брагина "В стране дремучих трав" (1948) возвращала читателя, помнившего "Необычайные приключения Карика и Вали" Яна Ларри, в мир растений и насекомых, которые кажутся гигантами для людей, уменьшившихся при помощи фантастического препарата. Занимательность сюжета и доброкачественность энтомологических сведений Брагин сочетал с изображением труда исследователей "Микромира" живой природы до революции и в наше время. В повести Пальмана "Кратер Эршота" (1963) старый ученый, еще до революции невольно
"Мысль об открытии потаенной земли в одном из самых глухих закоулков Арктики, мысль, которая безраздельно владела мною и моим другом Звонковым на протяжении целых двадцати лет, была внушена нам - еще в детстве - нашим учителем географии", [241]– вспоминает герой дилогии Платова "Повести о Ветлугине". Повести, составляющие дилогию ("Архипелаг исчезающих островов" и "Страна семи трав"), рассказывают об осуществлении этой мысли. В новый вариант романа "Пылающий остров" (1957) Казанцев ввел линию Бакова - Кленова, отмечая, что путь к открытию приложен был не одним поколением.
241
Л.Платов - Повести о Ветлугине. // М.: Мол. гвард., 1958, с.5.
История открытия перерастала в биографию научного подвига.
Появляются фантастические романы, близкие научно-художественной биографической литературе. Роман Лукина так и назван: "Судьба открытия" (1951). Научный материал здесь - на грани возможного. О получении пищевых продуктов из минерального сырья говорили еще в 30-е годы, а сегодня дело уже идет о совершенствовании их качества. Писатель рассказал о долгом пути открытия, начатого еще в царской России и завершенного в советское время. Через эту историю раскрывается судьба трех поколений ученых и судьба науки прежде и теперь. Идею романа выражает эпиграф из Д.И.Менделеева: "Посев научный взойдет для жатвы народной". Впоследствии Лукин переработал роман, усилив его гуманистическое звучание. [242]
242
Подробней о романе см. предисловие Е.Брандиса в кн.: Н.Лукин. "Судьба открытия". // М.: Детская литература, 1968, с.5-15.
В производственно-фантастических романах наряду с традиционными профессорами и инженерами, моряками и летчиками, охотниками и детективами более отчетливо обрисованы фигуры техников, мастеров и рабочих. В 30-е годы, за исключением немногих произведений Александра Беляева, рабочий, если появлялся в научно-фантастическом романе, почти не соприкасался с автором фантастического открытия. В повести Сытина "Покорители вечных бурь" отмечена связь труда простых исполнителей с творчеством ученых и инженеров. В большей мере это удалось Гуревичу в "Подземной непогоде".
Все же намерение фантастов непременно ввести фигуру рабочего было формальной данью производственному роману. Претворение в жизнь проекта, который был только наполовину фантастическим, позволяло обходиться наличным разделением труда на простой и сложный, умственный и физический. А ведь в перспективе (ее-то и должен иметь в виду фантаст в первую очередь) труд исполнителя качественно приблизится к творчеству. Показывая старое содружество "головы" с "руками", писатель фиксировал существующее положение вещей - и только, короткий привод к сегодняшней науке и технике лишал, таким образом, фантастический роман и социальной перспективы.
Лишь к концу 50-х годов шаблонное подражание реалистическим жанрам начнет себя изживать. В повести "Первый день творения" (1960) Гуревич покажет рабочих-ученых в полном смысле слова. Многие фантастические романы и повести дадут почувствовать то важное обстоятельство, что в недалеком будущем мужество человека - автор ли он открытий, или простой исполнитель - будет измеряться не только физическим бесстрашием, но
3
Требование "поближе к современности", настойчиво звучавшее в критике в послевоенные годы, выдвинуто было, казалось, самой жизнью. Оно сыграло роль в увеличении числа фантастических романов на производственные темы. Но беда в том, что осуществлялось это требование под знаком "подальше от фантастики". Научно-фантастический роман не столько держал равнение на действительность, сколько пристраивался в кильватер "современному" роману и копировал его зигзаги. Последний же в 40-50-е годы страдал бесконфликтностью и бесхарактерностью, когда индивидуализированный тип вырождался в стандартное амплуа передовика или консерватора. Присущие "современному" производственному роману тусклость языка и вялость сюжета тоже переходили на фантастику. Перенимался худший вид "утепления" положительных персонажей - путем механического добавления общечеловеческих слабостей и недостатков. В рассказе С.Болдырева "Загадка ракеты Игла-2" (1949) летное мастерство одного из персонажей, по мысли автора, должна оттенять "мужественная" невыдержанность, "волевая" недисциплинированность. Мол, таковы уж эти сильные натуры... Автор не замечал небольшой странности: как это лихачу-неврастенику вообще доверили пилотировать ракету. Подобным образом слеплены из взаимоисключающих черточек герои многих произведений В.Немцова - Бабкин и Багрецов.
Научно-производственный фантастический роман являл конгломерат взаимоисключающих начал. Полуфантастика расшатывала жанр художественного. Он хотел остаться фантастическим и в то же время во всем желал походить на роман "современный", в итоге получился во всех отношениях половинчатым.
Обращение к установкам "современного" романа имело только ту относительную пользу, что ограничило (хотя вовсе не устранило) начавшийся в фантастике еще в 30-е годы крен к голой фабульности и примитивному детективу. Это можно видеть, сопоставляя, например, рассказ Гуревича "Человек-ракета" (1946) с более поздними его произведениями, роман Казанцева "Мол "Северный"" (1952) с поздней его редакцией, озаглавленной "Полярная мечта" (1956). Во многих произведениях детектив подавлял все.
Когда фантаст добивался известной правды характеров, художественный реализм скрашивал недостатки производственного уклона. Психологизм, бытовая обстановка и т.п.
– все это не столько способствовало правдоподобию фантастической идеи, сколько делало ее человечески ближе. Но реалистическое "утепление "имело и оборотную сторону: не очень ошеломительная фантастика часто просто растворялась в быте. Характерны в этом отношении романы и повести Немцова (впрочем, быт в них густо замешан на приключениях). Иное дело бытовой фон в фантастике 60-х годов, когда он контрастно подчеркнул оригинальные фантастические идеи и ситуации (например, в рассказах и повестях А.Днепрова, С.Гансовского).
Наиболее удачным (хотя, может быть, правильнее сказать наименее неудачным) примером контаминирования фантастических мотивировок и образов с реалистическими было, пожалуй, творчество Гуревича. В повестях и рассказа, собранных в книгах "Прохождение Немезиды" (1961), "Пленники астероида" (1962), "На прозрачной планете" (1963), почти равное внимание уделено реалистической обрисовке человека и схематизму фантастических положений, будничности обыденного и необычности неведомого, бытовой речи и научной. Гуревич стремится не к контрастности, а к примирению, сглаживанию разнородных начал. Его воображение не отличается философской глубиной, как фантастика И.Ефремова, или блеском сюжетно-психологического развертывания остроумных гипотез, как лучшие рассказы Днепрова. Он не пролагал новых путей. Художественно и отчасти тематически он продолжал традицию романов Обручева и таких произведений Александра Беляева, как "Земля горит" и "Подводные земледельцы".