НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА - ОСОБЫЙ РОД ИСКУССТВА
Шрифт:
В чем же он колебался? Лесовики обречены "объективными законами (чего? какими?), и помогать им - значит идти против прогресса" (с.461). Что же он выбрал? "Плевать мне на то, что Колченог (один из лесовиков, - А.Б.) - это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили" (с.462). Каким образом? Вспарывая животы мертвякам - биороботам амазонок.
Это буквально все, что он может... "И еще не остается ничего иного, как взывать к абстрактному гуманизму, пафицизму и справедливости". [382] Это - не об "Улитке", это - о фантастике Пьера Буля. Правда, насчет пацифизма сделаем оговорку: как-никак Кандид идет на мертвяков с препараторским скальпелем... Но зато
382
Э.Араб-Оглы - Предисловие к кн.: Пьер Буль - Планета обезьян. Рассказы. // М.: Мол. гвардия, 1967, с.24.
383
Там же.
В "Хищных вещах века" легко догадаться, какие силы стоят за Иваном Жилиным: "Мы с детства знаем, - говорит он, - о том, как снимали проклятье на баррикадах, и о том, как снимали проклятье на стройках и в лабораториях, а вы снимите последнее проклятье, вы, будущие педагоги и воспитатели". [384] Жилин тоже почти один, но он говорит: "Меня услышат миллионы единомышленников", "Мы сделаем... наше место здесь". [385] Кандид, напротив: "Я не вне морали... Это не для меня... Я сделаю все... если мне" (с.461-462), и т.д.
384
А.Стругацкий, Б.Стругацкий - Хищные вещи века, с.317.
385
Там же, с.317-318.
В отчаянии Антона-Руматы был луч надежды. "Улитка" - безнадежной крик в ночи. "Кандид, - объясняют авторы в предисловии, - ...знает о мире столько же, сколько мы с вами, его цели - наши цели, его мораль - наша мораль" (с.385). Но он, оказывается, знает о нашей морали гораздо меньше Генри Моргана. Герой Хемингуэя, подводя итог своей нескладной жизни, признался: "Человек один не может ни черта". [386] Кандид - один "босой перед вечностью" и его выбор, о котором говорят авторы, не более чем иллюзия.
386
Э.Хемингуэй - Избранные произведения в 2-х тт., т.2, с.426.
Конечно, всему виной исключительные обстоятельства. Контуженный во время аварии, Кандид живет проблесками сознания. Нерасчлененный поток больных мыслей и чувств прямо-таки создан для того, чтобы через эту призму удивить химерическими образами леса. Но причем здесь прогресс?
Искусная имитация косноязычного просторечия лесовиков дополняет стилистическое и психологическое совершенство "Улитки". Здесь нет ничего похожего на художественный разнобой "Возвращения" или "Стажеров", но почти ничего не осталось и от конкретного социального опыта, от которого отталкивалась фантастика Стругацких в тех вещах.
Авторам оттого и пришлось "замотивировать" одиночество Кандида, оттого они и прибегли к психологическому субъективизму, что противопоставили внесоциального одиночку столь же внесоциальному прогрессу. В суждениях Кандида о прогрессе нет и следа конкретной социальной морали. А ведь истина не бывает абстрактной.
Впрочем, его мысли ошибочны и с абстрактной точки зрения абстрактной. Ниоткуда не видно, что авторы не разделяют заблуждений Кандида, когда он характеризует прогресс
Это, конечно, недоразумение. Прогресс не зависит от индивидуального человека, но он - порождение общественной деятельности, и человечество все больше научается его регулировать. (На этом ведь основана концепция повести "Трудно быть богом"!). Этим объективные законы социальной жизни отличаются от законов природы, которые человек может лишь использовать. Мы знаем, что такое извращенный прогресс, - повернутый против человека, но прогресс, от человека не зависящий, - это фикция.
И Стругацкие не пытаются быть последовательными. "Прогресс" амазонок у них не сам по себе - он соответствует их бесчеловечной морали. А, по Кандиду, опасность заложена в нем самом, амазонки - только послушные служанки "объективных законов".
В своей модели человек-прогресс Стругацкие абстрагировались от социальных сил, приводимых прогрессом в движение и в свою очередь движущих его. В "Хищных вещах века" предупреждение об отрицательных тенденциях прогресса, при всех недостатках повести, учитывало эту обратную связь. А в "прогрессе" амазонок можно усмотреть и фашизм, и маоистскую "культурную революцию", и пожирающий деревню город, и что угодно - и в то же время ничего. Авторы утратили связь своей фантазии с реальностью. Фантастика превратилась в самоцельный прием отвлеченного морализаторства, демонстрируя "возможности" этого столь красноречиво отстаиваемого некоторыми литераторами направления.
В "Улитке" по-своему оправдалось пророчество Камилла: "Вы... оставляете только одну реакцию на окружающий мир - сомнение. "Подвергай сомнению!"... И тогда вас ожидает одиночество".
Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот.
В этот эпиграф писатели, видимо, хотели вложить некую антитезу безжалостному прогрессу. Но нам кажется он ироничен по отношению к творчеству самих Стругацких. "Тихо, тихо ползя", не построить ведь коммунистический мир, воспетый в "Возвращении", не одолеть "Хищных вещей века", не рассечь бюрократической паутины, фантасмагорически изображенной во второй части "Улитки". Не вверх, а вниз по склону фантастики пустили они свою "улитку". Предупреждающая утопия воспарила к таким аллегориям, что потеряла смысл, открывая вместе с тем простор самым субъективным гаданиям. Фантастический роман-предостережение вырождается в малопонятное запугивание, когда предупреждение теряет ясность цели. Фантастическая "дорога в сто парсеков" оборачивается дорогой в никуда.
Хочется думать, что писатели благополучно переболеют поисками. Слишком много идей и образов вложено было Стругацкими в положительную программу советского социально-фантастического романа.
Творчество Стругацких - характерный пример того, каким острым и сложным стал наш современный фантастический роман, какие серьезные социальные темы он затрагивает и какие трудности переживает. Реакция литературной критики и ученых на творчество Стругацких, о которой мы бегло упоминали, тоже свидетельствует, как мало еще понята специфика фантастики и сколь ответственной стала работа писателя-фантаста, вторгающегося в сложность современного мира.
* * *
Куда пойдет советский научно-фантастический роман - покажет будущее. Несомненно только, что он стал содержательным и многообразным художественно-идеологическим явлением. Нынче уже мало кто воспринимает его только как занимательную популяризацию передних рубежей науки. В нем слились цели и жанровые черты социальной утопии, романа философского, сатирического и психологического, а с другой стороны, это - свободная, "художественная" прогностика, пытающаяся угадать пути развития мира - от науки и техники до будущей истории человечества.