Наука и религия в современной философии

Бутру Эмиль

Итак Вильям Джемс изучает религии с психологической точек зрения не потому только, что психология есть вообще его специальность, но потому также, что в личной религиозности он видит основы всякой религия.

Он применяет тот метод, который по его убеждению приличествует психологии в собственном смысле этого слова, и который можно назвать радикальным эмпиризмом. Слово это употребляемое обыкновенно для обозначение известной системы, может быть удержано, как характеристика метода, также и тем, кто отбрасывает всякие системы. Слишком долго старались навязать психологии атомистическую гипотезу, разыскивая среди данных сознание так называемые «простые» факты или психические атомы, между которыми можно было бы установить связи, аналогичные законам физического мира. Но таких элементов в психике нет и не может быть. Это изобретение духа системы. В психологии дано всегда

лишь известное поле сознания, охватывающее собою некоторую подвижную и непрерывную множественность. Лишь в этой единственно реальной форме мы должны брать религиозные явления.

Сначала надо рассмотреть психологическое целое, часть которого они составляют, затем мало-помалу отделить их от сопровождающих явлений и родственных видов и таким образом достигнуть точного определение элемента религиозного в собственном смысле этого слова.

Богда эта задача выполнена, возникает другая: надо определить значение факта, извлеченного таким образом путем анализа.

1. ПРИРОДА РЕЛИГИОЗНОГО ОПЫТА

Может показаться, что религиозные факты единственные в своем роде, и долгое время их трактовали именно таким образом. Но факты совершенно своеобразные были бы фактами подозрительными: прогресс познания позволяет нам обыкновенно установить непрерывность там, где поверхностное наблюдение наводит на мысль о непереходимой пропасти. религиозные явление не изъяты из этого закона непрерывности. Они принадлежат к классу явлений, определяемому все с большей и большей точностью, к классу модификации личности.

Изучение этих явлений у таких субъектов, у которых они выражены с особенной яркостью, например, у некоторых нервно больных или склонных к мистицизму людей, показывает, что всякой вообще человеческой природе присущи черты, составляющие основу религиозного сознания.

Так, галлюцинации представляют у некоторых людей чрезвычайно интересный случай: вместо того, чтобы достигнуть своего полного развития, которое обнаруживается в появлении перед данным субъектом известного конкретного предмета, подобного воспринятым ранее при помощи органов чувств, галлюцинация останавливается на более ранней стадии: субъект чувствует присутствие реальности, при чем однако ему не является никакого определенного или хотя бы неопределенного образа. Это голое присутствие вызывает веру, а эта вера определяет собою действия. Такой же характер носят кантовские моральные императивы: не будучи ни в воем случае объектами чувственного представление или хотя бы теоретического познания, они вызывают в душе человеческой практическую, действенную веру.

Аналогичные состояния испытывают некоторые мистики. Объект, который они воспринимают, как божественное бытие, но о котором не имеют ни малейшего представления, им дан, как нечто реальное, и воздействует на их сердце и волю. И чувство этой реальности и этого воздействия только усиливается у них от того, что в данном объекте они видят «чистую» реальность освобожденную от всякого чувственного образа.

Это чувство присутствия, при отсутствии всякого объекта, данного чувственным восприятием, никогда не было, говорит Вильям Джемс, сколько-нибудь удовлетворительно объяснено рационализмом. У субъекта, испытывающего его, оно удерживается, несмотря на все аргументы, приводимые в пользу того, чтобы считать его иллюзорным: такова вера в реальность объектов чувственного восприятия. Но патологические случаи, по-видимому, лишь по степени отличаются от явлений нормальной жизни. Во всяком случае, приходится допустить, что человек обладает

некоторым чувством реальности, отличным от того, которое содержится в его обычных ощущениях.

Другой путь к религиозному сознанию представляет тот естественный оптимизм или естественный пессимизм, интересное развитие которых наблюдается у некоторых нервно больных.

Всех людей можно подразделить на две категории: на таких, которым достаточно было родиться один раз, для того чтобы быть счастливыми, и на таких, которые, родившись несчастными, нуждаются в новом рождении, — на „однажды рожденных“ и „дважды рожденных“ („once born“ and „twice born“ characters“).

Первые — это естественные и коренные оптимисты. В их глазах мир управляется благодетельными силами, умеющими извлекать добро из самого зла. И эта оптимистическая вера дает человеку чудесную силу победить зло и достигнуть счастья.

Прирожденным оптимистам природа противопоставляет пессимистические темпераменты. Эти последние одержимы чувством неустранимого несчастья. Всякое действие, всякое существование завершается

по их мнению крушением. Все предметы наших желаний кажутся им не нужными, все источники наших радостей ничтожными. И прежде всего, размышление над своими собственными действиями, над своими собственными мыслями я тайными желаниями заражает их жесточайшей из всех болезней: сомнением. „Worry“, т. е. постоянная внутренняя тревога, упорное самоугрызение, — вот то скрытое несчастье, которое повсюду преследует их. Как освободиться от него? Меланхолик ясно чувствует, что прелесть жизни есть дар, не зависящий от наших усилий, что наслаждаться им могут только избранные. Поэтому излечение их, если только оно вообще возможно, может быть ниспослано лишь сверхъестественными силами.

Некоторые нервно больные обладают любопытной особенностью, называемой раздвоением личности. В них имеется два „я“: одно пессимистическое, другое оптимистическое, одно посредственное, другое богато одаренное. И они не в состоянии свести к единству эти два своих характера. Образчиком может послужить та двойственность, которую находил в себе св. Павел и которую он выразил в известных словах: „Я не делаю того добра, которого хочу; но я делаю то зло, которого не хочу“.

Наконец, внезапные „обращения“, „revivals“, охватывающие зачастую целую группу лиц сразу, стоят в связи с явлением, относящимся к числу нервно-психических заболеваний: с замещением, более или менее быстрым и полным, одной личности другой в пределах одного и того же сознания.

Таким образом религиозные явление в человеческой психике не представляют чего-либо случайного и чуждого; они принадлежат к классу явлений, вытекающих из самой природы человека.

Если религиозные явление сходны с некоторыми патологическими состояниями, то это вовсе не означает еще, что они тожественны с этими последними. Гениальность, как и всякое превосходство, также имеет своей предпосылкой нарушение равновесия организма и сопровождается ненормальными проявлениями. Концентрировать свою энергию на одной способности значит лишить энергии другие способности; превосходство в одной области предполагает слабость и недостаток в других. По мере того как религия все более и более проникается энтузиазмом, она необходимо становится нарушением равновесия, безумием.

Религиозные явление нельзя определять теми состояниями организма, которые их сопровождают, ибо эти последние, насколько мы можем судить, бывают одинаковыми для явлений, играющих в нашей жизни бесконечно различную роль. Религию следует брать в ней самой, как непосредственное чувство, возникающее в сознании.

Чувство это не поддается описанию. Рассматриваемое извне, оно, как и все, рассматриваемое извне, подходит к той или другой категории рассудка: смотреть извне значит сравнивать. Но для переживающего его субъекта оно есть нечто единственное в своем роде, обладает ни с чем несравнимыми оригинальностью, богатством и полнотой; никто не имеет права говорить о нем, кроме тех, которые испытали его на деле.

Поскольку возможно при помощи слова дать некоторое представление об этом состоянии, оно есть чувство внутренней совершенной гармонии, мира и радости, — чувство, что все идет хорошо вне нас и в нас. К тому же это не пассивное и инертное чувство. Это сознание своей причастности некоторой более могучей, чем мы, силе и стремление содействовать ей в деле любви, согласия и мира. Одним словом, это вдохновение жизнью, как творческой силой и как источником гармонии и радости.

У тех, кого мы выше назвали людьми, рожденными однажды, чувство это о самого начала утверждено в душе: здесь религия есть постоянное сознание порядка, любви, силы, доверия, обеспеченности; это самопроизвольный и неизменный оптимизм. Наоборот, у тех, которые должны переродиться, для того чтобы быть в мире с самими собой, жажда религии проявляется в тревоге, в недовольстве собою и окружающим миром. И их второе рождение отмечается сознанием, что фокус их личной энергии переместился. Вместо того, чтобы сказать: нет! всему происходящему, возрожденный человек говорить: да! И вместо того, чтобы замыкаться в себе самом, он идет навстречу другим с любовью, с преданностью, с чувством действительного братства. Отныне он видит все вещи в ином свете, он иначе реагирует на все окружающие воздействия. И, по всей вероятности, те, которые завоевывают, таким образом, добро, одержав победу над злом, раскрывают перед собой более обширную перспективу, способны достигнуть более высокого совершенства, нежели люди, от рождение находящиеся на добром пути. Для человека, дважды рожденного, для человека, который борется и знает цену борьбы, всякое завоевание есть лишь прелюдия к новому завоеванию.