Наука ненависти. Фронтовые репортажи Великой Отечественной

Шолохов Михаил Александрович

Сначала беспорядочно, потом сливаясь в гулкие залпы, началась стрельба. Резко лопнула одна, другая, третья гранаты.

– Вались на палатки!

Бойцы первого отделения дружно навалились на палатки, подминая деревянные колышки, опрокидывая печки.

– Людей вяжи. Документы забирай!

Все делалось молниеносно, стремительно. Из-под прорванной парусины выволокли четырех воющих людей, связали, заткнули рты варежками, повалили на лодочки. Вытащили из палаток бумаги, карты, завернули в халат, снятый с мертвого часового.

–

Все готово?

– Все!

– Теперь пошли пробиваться!

Возбужденный удачей Александров легко вырвался вперед.

– За мной, товарищи! Теперь все дело в быстроте. Не дать опомниться. Опомнятся – все ляжем здесь…

Лес уже гудел от беспорядочной стрельбы. Редков несся впереди взвода, рядом с командиром. Памятью старого лесовика он угадывал все повороты и петли путаной лесной тропы. Со всех сторон хлопали выстрелы. Длинной трелью залился один пулемет, другой, третий. Невдалеке провыла и разорвалась мина.

– Все в порядке, Редков! Такая канитель началась, что только дурак не проскочит. Подтянуть людей надо, чтобы не растерялись в лесу.

В грохоте выстрелов, наполнившем ночной лес, взвод, безмолвный, готовый к любым неожиданностям, летел на северо-восток, за линию чужих часовых, к своим.

Знакомая горка. Сосна. Часовой. Приметив тени, он поднял винтовку.

– Ах, ты так!

Редков на ходу вскинул автомат. Выстрел. Часовой боком упал на землю, с воем закрутился в снегу.

– Вяжи и его с собой!

Александров быстро скользил по проторенной лыжне к переднему краю окопов полка, обгоняя передовой дозор. Бойцы, чуя близость своих, налегали на палки. Шуршали по снегу гладкие днища лодочек, нагруженные ошеломленными пленными и трофеями.

Кончился нехоженый снег. Темной стеной вырос впереди завал. Настороженный оклик часового. Разменялись пропусками. Миновав передовые посты, остановились, перевели дух. Озабоченный Александров обошел тяжело дышащих разведчиков.

– Все в порядке. Все налицо. Двое легко ранены. Теперь к полковнику будет не стыдно с рапортом явиться…

По ту сторону завалов, с юго-запада, гремела трескотня выстрелов. Рвались мины…

– Ну и кашу мы заварили, товарищ младший лейтенант, – потирая озябшие руки, озорно сказал пулеметчик Сивков.

– До утра палить будут. Верно я говорю, господин лапуасский сержант? – обернулся он к Редкову.

– А это вы вон у него спросите, – отозвался Редков, кивая в сторону лежащего в лодочке связанного финского майора…

Александр Твардовский

Двадцать два «языка»

В один из первых дней войны боец Саид Ага Файзулаевич Ибрагимов понес большую утрату. Пал в бою его друг и земляк из далекого Дербента – Борис Медиков. Они вместе росли, учились, вместе были призваны в Красную Армию. И вместе пошли воевать.

Много в стране краев, много республик, а родина – одна. Лезгин Саид Ибрагимов

понимал, что, защищая украинскую землю, по которой впервые ступали его ноги, он защищает и свой далекий Дербент, где живут его родные и друзья, его жена и маленький сын Сабир.

Так же, наверное, думал и Меликов, земляк Ибрагимова.

Как ни тяжело быть вестником горя, Саид должен будет сообщить домой о смерти своего товарища. Умолчать нельзя. Но пока он не мог добавить в письмо, что отомстил за Бориса Меликова. Еще не выпало случая, чтобы поквитаться с врагом в поединке, с глазу на глаз.

Кто его знает, когда выпадет такой случай. Нужно покамест просто воевать, выполнять в точности любую задачу, а там видно будет.

Саид должен был произвести разведку села, лежавшего на пути следования части: пробраться через реку, войти задами в село, – там как будто никого нет, но нужно было проверить, прислушаться, присмотреться. Так приказал, посылая Ибрагимова в разведку, младший лейтенант Бакало.

А он человек строгий. Ему доложи: есть в селе хоть один немецкий солдат или нет ни одного солдата. И за свои слова отвечай. Нужно смотреть, слушать, угадывать, оставив все другие мысли: о себе, о Меликове, о жене и сыне. Ты сейчас идешь один, но вслед за тобой должно пройти много людей, твоих товарищей, и если ты чего-нибудь не доглядел, ты подведешь всех.

Саид перешел реку ниже полуразрушенного моста. Вода была в самом глубоком месте по грудь. Саид бережно нес над водой свой пистолет-пулемет. Оружие это он хорошо знал, владел им свободно и мастерски, и питал к нему чувство особого благоговейного уважения. «Машинка – лучше нет», – говорил он обычно и прищелкивал языком.

В селе было тихо, безлюдно. В теплой мягкой пыли копалась одинокая курица. Двери и окна многих домов были открыты. Похоже было, что жители ушли неподалеку и каждую минуту могут вернуться. Печки еще сохраняли остаток тепла. Только беспорядок, брошенные на полу вещи, стекло от разбитой посуды говорили о том, что жителей столкнули с насиженных мест большие и грозные события.

Саид услыхал негромкий ноющий звук, – он так подходил ко всей обстановке покинутого села, что Саид не стал к нему прислушиваться. Скрипела где-нибудь ставня или качался, свесившись, лист кровельного железа.

Подбористый, гибкий и сильный, Саид легко и бесшумно перелезал через плетни, пригибался у палисадников, полз по канавам. Одежда на нем успела обсохнуть. Движения его были ловки и расчетливы. Если нужно было притаиться, он при своем довольно высоком росте без труда помещался в какой-нибудь ямке; он умел так приникать к стволу дерева, к стене, к углу строения, что был совершенно невидим. Страха Саид не испытывал. Он знал, что сейчас, в разведке, не ему пугаться, а он, Саид Ибрагимов, невидимый и зоркий, – самое страшное для врага, которого окружают чужие поля и укрывают чужие стены.