Наука Плоского Мира II: Земной шар

Пратчетт Терри Дэвид Джон

В начале двадцатого века было популярным подражать музыке «примитивных» племен. Примерами могут служить «Весна священная» Стравинского и «Танец огня» Мануэля де Фальи, музыкальный стиль которых, как казалось, был источником подлинного примитивизма. Считалось, что рассказы Бронислава Малиновского о жителях Тробрианских островов, для которых — к всеобщему удивлению — было совершенно чуждым цивилизованное сдерживание сексуальных порывов, так хорошо описанное Фрейдом на примере Венского общества, показывали нам, насколько счастливее и чище была жизнь «Людей природы», и как их музыка — благодаря флейтам и барабанам — отражала их простодушие лучше любых симфоний. В джазе, созданном якобы «примитивными» негритянскими музыкантами Нового Орлеана, слышались отголоски напоминающие о природе и животном начале (а с точки зрения некоторых христиан были воплощением зла). Музыка как будто была особым языком, существующим параллельно

с речью — она развивалась в различных сообществах с самыми разными ценностями и отражала особенности человеческой природы лучше любого другого аспекта нашей культуры.

Избежать этой точки зрения, навязанной СМИ, так же трудно, как и ассоциаций между обществом Каменного века и семейкой Флинтстоунов. В такой же романтической манере племенную музыку и танцы описывала Маргарет Мид, которая рассказала о времени, проведенном со своей подругой из племени в книге «Достижение совершеннолетия на Самоа. Исследование психологии молодежи в примитивных сообществах с точки зрения западной цивилизации» [127] . Когда Голливуд хочет показать примитивную, но вместе с тем высокодуховную природу храбрых индейцев, каннибалистских племен Борнео или гавайских туземцев, нам демонстрируют танец дождя, брачную музыку и гавайских танцовщиц. Когда мы посещаем эти места, туземцы исполняют перед нами эти танцы, потому что они привлекают туристов с деньгами. Взаимозависимость между нашим музыкальным окружением, гавайскими танцами, оперой и фоновой музыкой Голливудских фильмов совершенно лишила нас способности распознавать «естественное» искусство — будь то живопись или музыка.

127

«Coming of Age in Samoa: A Psychological Study of Primitive Youth for Western Civilization» — прим. пер.

Так или иначе, на самом деле мы хотим совсем другого. «Естественность» — это иллюзия. Десмонд Моррис заработал немало денег на продаже рисунков, сделанных приматами. Обезьянам, как и самому Моррису, все это наверняка понравилось — то же самое, наверное, можно сказать о тех, кто купил эти рисунки или пришел посмотреть на них в художественную галерею. А еще есть рисующий слон, который даже подписывает свои творения. Ну, в некотором роде. В современной живописи есть целое направление, ключевые принципы которого, по-видимому, связаны с поиском подлинной простоты. С одной стороны — это невзрачные детские рисунки, которые четко демонстрируют нам ступенчатое влияние культуры, или экстеллекта, на зарождающийся детский интеллект. Правда, для наших некомпетентных глаз эти рисунки демонстрируют только то огромное удовлетворение, которое некоторые родители получают в ответ на минимальные усилия собственных детей.

Но это явление имеет и другую, более интеллектуальную, сторону — переход к видимым ограничениям действительности, как в случае кубизма, или же к попыткам изменить наше восприятие — таковы например, картины Пикассо, изображающие профили лиц с двумя глазами на одной стороне. Одна из распространенных форм современного искусства — это составление комбинаций из бумажных прямоугольников различной текстуры или расположение редких капель краски по какому-нибудь простому правилу или же смешивание угольного порошка с жирными разводами масляной краски, благодаря которому холст приобретает особую текстуру и узор. Любая из этих картин может порадовать наш глаз. Почему? Чем все перечисленне отличается от природных объектов, некоторые из которых также способны приносить нам большое наслаждение?

Теперь нам бы хотелось совершить гигантский прыжок и совместить в одном контексте Моцарта, джаз, текстуру бумаги и картины, нарисованные угольной пылью на масляных разводах. Мы думаем, что в этот контекст естественным образом вписывается и древняя пещерная живопись — мы знаем, что появилась она давно и поэтому имеет больше оснований называться примитивной — если бы только мы могли взглянуть на нее с точки зрения современников художника. Та же проблема касается и произведений Шекспира, ведь наши уши и разум — то есть наш экстеллект — слишком далеки от эпохи Елизаветы I.

Здесь нам придется воспользоваться более научным языком. Нам потребуется выяснить, как именно мы воспринимаем свет, звук и прикосновение — иначе говоря, о чем нам говорят органы чувств. Для начала заметим, что они ничего говорят — и в этом состоит первый урок. В своей книге «Объяснение сознания» [128] Дэниэл Деннетт раскритиковал представление сознания в виде «Картезианского театра» [129] .

Смысл этой идеи в том, что мы воображаем себя зрителями маленького театра у себя в голове, куда глаза и уши передают изображения и звуки из окружающего мира. В школе нас учили, что глаз по своему устройству напоминает фотоаппарат и что изображение извне проецируется на плоскость сетчатки — как будто в этом и состоит вся сложность. Нет, сложности здесь только начинаются, потому что отдельные фрагменты этого изображения следуют различными маршрутами и попадают в разные зоны мозга.

128

«Consciousness Explained», 1991 — прим. пер.

129

Название «Картезианский» связано, опять же, с именем Декарта — его высказывание cogito ergo sum («мыслю — следовательно существую») и идеи о том, что разум состоит из особого вида материи, до сих пор оказывают влияние на популярную философию.

Когда мы видим красный автобус в движении, то уже на сравнительно раннем этапе анализа мозг выделяет такие характеристики, как «движущийся», «красный» и «автобус»… впоследствии они не просто объединяются друг с другом, формируя мысленный образ. На самом деле этот образ образуется из множества указателей и отдельных кусочков — практически все, что мы «видим», когда осматриваем комнату существует только «внутри» нашего мозга. Это совсем не похоже на телевизор. В мозге нет мгновенного приема и перерисовки изображения, а практически все «детали» нашего окружения создаются мозгом как фон, охватывающий небольшой фрагмент, на котором сосредоточено наше внимание. Многие из этих деталей как таковые вообще отсутствуют в нашем сознании — это иллюзия, созданная нашим разумом.

Когда мы видим картину… хотя, опять же, не видим. Есть несколько способов убедить людей в том, что они сами создают «увиденное», а восприятие не сводится к простому копированию изображения с сетчатки глаза. Например, часть сетчатки, соединенная со зрительным нервом, представляет собой слепое пятно. И оно довольно крупное. В 150 раз больше полной Луны (это не опечатка: в сто пятьдесят раз). Просто Луна не так велика, как мы обычно думаем — и уж точно не так велика, как нам неоднократно демонстрирует Голливуд. Полная Луна «видится» нам больше, чем она «есть» на самом деле (простите, но нам нужно было как-то отделить происходящее у нас в голове от реальности). Лучший способ убедиться в этом — продемонстрировать самим себе, что по размер Луны соответствует ногтю мизинца на расстоянии вытянутой руки. Просто протяните руку, и вы увидите, что кончик мизинца полностью закрывает диск Луны. Значит, слепое пятно не так велико, как можно было подумать, исходя из нашего описания, но все-таки занимает приличную часть изображения на сетчатке. Тем не менее, никаких «дырок» в изображении извне мы не замечаем, потому что наш мозг старается заполнить пробелы наилучшим возможным образом.

Но если мозг не видит что-то прямо перед собой, то откуда он об этом знает? На самом деле не знает и даже не обязан знать — в этом-то и дело. Слова «заполнять» и «отсутствовать» употребляются в этой области науки по традиции, но они, опять же, вводят нас в заблуждение. Даже если что-то отсутствует, мозг этого просто не замечает, поэтому никакие «пробелы» заполнять не нужно. Нейроны зрительной коры — области мозга, отвечающей за анализ изображения на сетчатке и построение сцены, которую мы способны распознать и классифицировать, соединены друг с другом довольно замысловатым образом, усиливающим определенные предрассудки нашего восприятия.

К примеру, эксперименты с красителями, реагирующими на электрические сигналы мозга, указывают на то, что первый слой зрительной коры отвечает за обнаружение контуров — главным образом, граничных линий. Нейроны образуют локализованные группы, или «гиперколонки», состоящие из клеток, которые реагируют на граничные линии, соответствующие одному из восьми (или около того) направлений. Внутри гиперколонки связи носят тормозящий характер — иначе говоря, если один из нейронов замечает линию, расположенную вдоль того же направления, к которому он проявляет чувствительность, он старается помешать остальным нейронам увидеть хоть что-нибудь. В результате направление линии определяется большинством голосов. Кроме того, гиперколонки соединены между собой более протяженными связями. Эти связи вызывают возбуждение нейронов и оказывают влияние на соседние гиперколонки, благодаря чему те воспринимают естественное продолжение линии, даже если сами не могут принять правильное решение из-за слабого или нечеткого сигнала.