Наука Плоского Мира II: Земной шар

Пратчетт Терри Дэвид Джон

«Давай, заходи», — рявкнул Чудакулли. — «Мы не можем вечно за ними гоняться».

«Но все равно что-нибудь может пойти не так».

«И кто теперь в этом будет виноват? Иди уже!»

Думминг огляделся, слегка пожал плечами и вошел в портал.

Через какое-то мгновение оттуда появилась рыжая волосатая рука, которая втянула внутрь еще несколько книг и сложила из них стенку.

Внутри книжной стопки возникло сияние — настолько яркое, что его свет проникал между страницами.

А потом оно исчезло. Вскоре одна из книг соскользнула вниз, и стопка рухнула. Книги упали на пол, и позади

них уже не было ничего, кроме пустой стены.

Не считая банана, конечно.

Глава 32 Может содержать орехи

Мы приматы, которые умеют рассказывать истории — и в этом отношении мы достигли поразительных успехов.

С того самого момента, как мы начинаем осознавать происходящее вокруг нас, мы живем в мире историй. Мы даже думаем рассказами. Это настолько непроизвольное действие, что мы сами его не замечаем. И наши истории так велики, что их хватает на всю жизнь.

Высоко в небе невообразимо далекие узоры, которые возникли раньше нашей планеты, воплотились в богах и чудовищах. Но еще большие истории встречаются здесь, внизу. Мы живем в целой сети историй, начиная с «откуда мы взялись» и заканчивая «естественной справедливостью» и «реальным миром».

Ах да, «реальный мир». Смерть, который в книгах о Плоском Мире играет роль греческого хора, не перестает удивляться некоторым качествам человеческой природы. Одно из таких качеств, приобретенных нами в результате эволюции, состоит в том, что мы рассказываем самим себе интересную и полезную мини-ложь про чудовищ, богов и зубных фей, используя ее, как некую прелюдию к поистине огромной лжи вроде «Истины» или «Справедливости».

Никакой справедливости нет. Как сказал Смерть в романе «Санта-Хрякус», можно растереть Вселенную в порошок и не найти ни одного атома справедливости. Мы сами ее создали, но, несмотря на то, что признаем это как факт, все равно ощущаем присутствие большой, белой и сверкающей справедливости в своем мире. Это еще одна из наших историй.

Мы любим истории, потому что так сильно на них полагаемся. Мы нуждаемся в них каждый день. И в итоге за несколько тысяч лет создали гигантскую индустрию обслуживания.

Основные формы драматического повествования — архитипичные истории — встречаются в работах древнегреческих драматургов: Эсхила, Аристофана, Еврипида, Софокла… К Древней Греции и в особенности к Афинам восходит большая часть драматических приемов. Но зародились они, без сомнения, еще раньше, поскольку ни одна традиция не начинает свое существование, будучи полностью развитой. «Хор», или группа актеров массовки, которые создают фон для основного действия пьесы, усиливают ее восприятие и высказывают замечания, появился в Древней Греции или даже раньше. То же самое касается и деления всех пьес — по форме, но не обязательно по содержанию, — на комедии и трагедии. А еще, наверное, тех больших и толстых шуток, которыми всегда можно рассмешить зрителей на дешевых местах.

В Древней Греции трагедия была крайним выражением повествовательного императива — природа надвигающейся катастрофы должна была стать очевидной как для зрителей, так и для большей части актеров; но в то же время все должны были понимать, что предотвратить угрозу в любом случае не удастся. Вы, как и положено, были Обречены, — но мы все равно хотим посмотреть, насколько интересным будет ваш Конец. Если вам кажется, что глупо смотреть представление, если вам заранее

известен его финал, то задумайтесь вот над чем: когда вы устраиваетесь поудобнее, чтобы посмотреть очередной фильм про Джеймса Бонда, каковы шансы на то, что он не сумеет обезвредить бомбу? На деле сюжет фильма предопределен не хуже древнегреческой драмы, но вы все равно будете его смотреть, чтобы узнать, каким трюком герой воспользуется на этот раз.

В нашей истории роль хора играет ГЕКС. С точки зрения формы, это комедия, хотя по своему содержанию она, скорее, трагична. Эльфы Плоского Мира — это воплощение человеческой злобы и жестокости; они олицетворяют само зло, ведь по традиции у них нет души. Тем не менее, некоторые из их качеств привлекают нас так же, как вампиры, монстры и оборотни. Страшно представить себе день, когда в джунглях умрет последний тигр, или когда в лесу умрет последний оборотень (конечно же, мы знаем, что оборотней, строго говоря, не существует, но мы надеемся, что вы поняли нашу мысль: день, когда человечество перестанет рассказывать истории, станет настоящим бедствием).

На эльфов и йети мы свалили все сверхъестественные аспекты нашей природы; мы чувствуем себя счастливее, когда чудовища бродят в темных дремучих лесах, а не живут внутри нас. В то же время обойтись без них мы не можем — хотя нам и трудно это выразить; в романе «Хватай за горло» ведьма Матушка Ветровоск попыталась обобщить эту мысль: «Людям нужны вампиры. Они помогают не забывать, зачем нам были даны колья и чеснок» [146] . Более точная формулировка принадлежит Г. К. Честертону, который в своей статье, написанной в защиту сказок, оспорил предположение о том, что сказки рассказывают детям о существовании монстров. О существовании монстров дети знают и без сказок, — пишет он. А сказки рассказывают им о том, что этих монстров можно убить.

146

Цитата из перевода Н. Берденникова и А. Жикаренцева («Хватай за горло», изд-во Эксмо, 2006) — прим. пер

Истории нужны нам, чтобы понимать Вселенную, но иногда мы забываем о том, что они всего лишь истории. Есть одна пословица о Луне и пальце: когда мудрец показывает на Луну, глупец смотрит на палец. Мы называем себя «человеком разумным» — вероятно, в надежде на то, что это действительно так, однако приматы, увлекающиеся историями, склонны путать Луну с пальцем.

Когда мы видим в Боге непостижимую сущность, обитающую за границей пространства и времени, обладающую невообразимыми познаниями и неописуемой силой — бога бескрайних небес и высот, — наш разум легко поддается вере.

Но приматам этого мало. Невидимые вещи заставляют их скучать. Приматы хотят картинок. И когда они их получают, то бог бескрайнего космоса превращается в бородатого старика, сидящего на облаках. Великое искусство творится во имя Бога, но каждый мазок богобоязненной кисти медленно убивает то, что рисует художник. Мудрец скажет: «Да, но это ведь просто метафора!», а примат скажет: «Да, но такие крохотные крылышки ни за что не поднимут в воздух такого толстенького херувима!» А потом уже не столь мудрые люди населяют небесный пантеон целой иерархией ангелов, усаживают человеческие бедствия на лошадей и записывают размеры Царства Небесного, в котором заточается повелитель бескрайнего космоса. Истории начинают разрушать систему изнутри…