Наука умирать
Шрифт:
Пришёл и Лукомский и сказал, входя:
— Господа, снова примчался Кусонский из Ставки, сейчас он у Корнилова.
— По-видимому, ночью произошло что-то серьёзное, — предположил Деникин.
— Бели и не произошло, то сегодня произойдёт, — заверил Марков. — Ещё одно кровавое воскресенье.
— Больше уверенности, господа, — сказал Романовский, стараясь и голосом, и своей внушительной осанкой выразить надежду на успех. — Нас здесь всего пять генералов, но мы представляем лучшую часть русской армии, и сегодня наша главная задача — уцелеть, выжить, остаться в строю и начать борьбу против предателей России, захвативших власть. Соберём
В дверь постучали — вестовой Корнилова передал, что их вызывает Лавр Георгиевич.
Корнилов и Кусонский сидели за столом, приглашённые генералы устроились на стульях у стены. Марков, глядя на бывшего Верховного, подумал, что такое выражение лица у военачальника возникает, когда тот всё тщательно продумал и решил начать сражение. Штакельберг в Маньчжурии [14] , чем-то тяжело болевший, в подобные моменты выздоравливал и становился во весь рост на командном пункте с таким же лицом, какое было теперь у Корнилова.
14
«...Штакельберг в Маньчжурии» — во время русско-японской войны генерал Г.К. Штакельберг возглавлял 1-й Сибирский корпус (около 30 тыс. чел.), который был направлен для поддержки Порт-Артура, но потерпел поражение под Вафангоу.
— Итак, господа, наше заключение окончилось. Полковник привёз нам из Ставки официальные документы, свидетельствующие о нашем освобождении. Вы сами прекрасно понимаете, что эти документы нужны лишь нашему коменданту и командиру Георгиевских кавалеров, нёсших внешнюю охрану. Ставка будет занята большевиками, по-видимому, сегодня вечером. К этому времени мы должны исчезнуть из Быхова. Я выеду со своим полком после вас. Сейчас я приглашаю всех на мою квартиру в городе. Там вы переоденетесь, и мы попрощаемся. Вы хотите что-нибудь сказать генералам, господин Кусонский?
— В Ставку я больше не вернусь — так договорился со своим начальником генерал-квартирмейстером Дитрихом. На своём паровозе еду в Гомель. Могу взять двоих из вас.
— Нам с Сергеем Леонидовичем хотелось бы немножко подальше, — сказал Романовский. — В Сумы. Там наши жёны.
— Вы считаете 400 вёрст — немножко? — усмехнулся Кусонский. — Попробуем договориться с бригадой.
Выезжали из Быхова днём. Скудное зимнее солнце вдруг высветило крыши тихого городка, и дни, проведённые в нём, представлялись не такими уж плохими. Выбрались с Романовским па тендер, пытались найти среди убегающих домов стены гимназии.
— По-моему, вон там, за тополями, — указал куда-то Романовский.
— Скучать будете? — спросил Кусонский, пробираясь к ним по россыпи угля.
— Ещё как будем, — подтвердил Марков. — Сейчас бы Ксеня бутылочку нам принесла... А вы о Могилёве будете вспоминать?
— Я сейчас только и думаю о том, что там происходит. Не понимаю легкомысленности Духонина. Почему он не уехал в Киев? Сам же нам говорил, что Крыленко, наверное, его арестует или даже расстреляет. «Это, — говорил, — будет солдатская смерть».
То страшное, что Духонин даже не мог предположить,
Матросы мгновенно затоптали перрон, засыпали, заплевали семечками. В морозном воздухе разлился запах махорки, загрохотал многословный революционный мат. Командиры отрядов — такие же моряки, но погорластее, покрепче и обязательно с маузерами в оранжевых деревянных кобурах. Им повиновались, но как бы не всерьёз: «Погоди, Вася, командовать — ещё не докурили... «Хотя знали меру — революционную дисциплину, знали, что за невыполнение приказа — пуля из маузера. Да и командиры понимали, что у их власти есть граница, а её лучше не переходить: объявят контрой, устроят перевыборы, а то и пустят в расход.
Олег Руденко кое-как собрал свой отряд черноморцев, приказал, уговорил, убедил не расходиться, не покидать вокзал, пока нет приказа Крыленко. «Вон твой Крыленко, — закричали матросы, — из кают-компании вылез. Ща поведёт Ставку громить. Проверяй пушки, ребята!..» Крыленко вышел из штабного вагона в новой офицерской шинели с зелёными фронтовыми погонами прапорщика, в меховой шапке с нашитой красной лентой. Никаких громких команд не отдал, лишь сказал несколько слов своим помощникам и конвойным. Толпа на перроне немедленно упорядочилась: возникли построившиеся шеренгами отряды матросов-кронштадтцев — на бескозырках: «Рюрик», «Олег», «Аврора»...
Эти отряды направились к Ставке. Сам Крыленко остался в поезде, ожидая результатов. По перрону от одного к другому передавалось: «Если Ставка не подчинится, возьмём силой. Готовьте штыки, ребята!»
Появились местные — и гражданские, и солдаты, и офицеры — в основном прапорщики, поручики. Руденко узнал поручика Линькова.
— Эй! — крикнул матрос. — Здорово, поручик. Как насчёт закурить? У меня лучшие папиросы из царских складов. Только малость слабоваты. Угощайтесь. Потравим, как теперь жить будем?
— Должны бы хорошо жить, товарищ матрос. Олег Иванович, кажется? Ах, Петрович. Мир с немцами подпишем, по домам разойдёмся. Хороший революционный порядок везде наведём.
— А контру куда? Духонин отказался мир с немцами подписывать. Приказ Ленина не выполнил. Куда его? А тех генералов, что с Корниловым хотели революционный Петроград кровью залить? Которые смертную казнь на фронте ввели, чтобы народ на смерть гнать за буржуйские деньги? Сейчас Ставку возьмём и будем со всеми разбираться.
— Разбираться, как в Бердичеве?
— Как народ постановит.
И народ постановил.
Сначала солнце ударило в глаза блеском тающего снега — высветило, как в театре в нужный момент, главный эпизод. Распахнулись двери вокзала, и в толпу врезался отряд матросов, возвращающихся из Ставки. Зазвучали грозные команды: «Разойдись!.. Очищай палубу!.. А ну, назад на 20 шагов!.. Да-арогу!..»
Растолкав толпу, матросы конвоя, выстроившись шеренгами, образовали проход, и в нём появились арестованные в Ставке, сдавшиеся без сопротивления несколько генералов и офицеров. Впереди — Духонин. Низко опущенная голова, из-под козырька фуражки бледно-зелёное пятно лица. Вместе с движением арестованных, направлявшихся к поезду, катилась по толпе весть: «Выпустили Корнилова и его сообщников!.. Продали нас генералы!.. Предатели!.. Смерть контре!..»