Наука умирать
Шрифт:
Ещё тогда, в Карпатах, Марков почувствовал неординарность этого казачьего генерала. Удивлял печально внимательный взгляд — словно Каледин думает совсем не о том, что творится вокруг, а о чём-то высоком, главном, скрывающемся за суетой действительности. Теперь Марков отчётливее видел неизбывную тоску атамана, измученного неразрешимыми вопросами. Он, русский патриот, стал вдруг во главе казачьего государства, не подчиняющегося центральному правительству, а это правительство подняло народ и гонит на Дон обозлённых, уставших от войны, отравленных большевистской
— Что ж нам делать? — спросил Деникин. — Скажите откровенно, Алексей Максимович, можем ли мы оставаться здесь? Или наше пребывание создаст вам новые политические осложнения с войсковым правительством и революционными учреждениями?
— На Дону приют вам обеспечен, — ответил атаман. — Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах.
— И Лавру Георгиевичу, когда он появится?
— Корнилову тем более.
— «Обстановка разъяснится », — мудро улыбаясь, объяснил Романовский, — когда большевики захватят Область Войска Донского и казаки почувствуют, что такое советская власть. Тогда они сами позовут своего атамана и скажут: «Веди нас на Москву!»
— Если атаман доживёт, — серьёзно сказал Каледин.
Марков и Деникин решили ехать на Кубань — Каледин дал им надёжный адрес и в станице Славянской, и в самом Екатеринодаре. Уезжали из Новочеркасска вечером 26 ноября с екатеринодарским поездом, во втором классе. Ещё на подъезде к Ростову услышали рассыпчатый треск винтовочных выстрелов и уверенно неумолимый рокот пулемётов. Испуганный проводник побежал куда-то вперёд, к головным вагонам. Пассажиры — казаки, интеллигентно одетые гражданские и молчаливые странники в одеждах с чужого плеча — заволновались: «Большевистское восстание в Ростове!»
— В самый раз едем, Антон Иванович, — усмехнулся Марков, — с поезда — на бал.
— Опять смерть рядом, дорогой профессор. В Бердичеве нас Бог спас и молитвы наших женщин, и сейчас они молятся за нас. Моя милая невестушка, когда же я тебя увижу? И вы с Марианной Павловной вновь в разлуке...
Вернулся озабоченный проводник и объявил:
— В связи с событиями в Ростове стоянка — одна минута. Кто желает — торопитесь. При проезде через город свет в вагонах будет погашен.
Город, охваченный ночным боем, проскочили удачно. Наблюдая в окно вспышки выстрелов, Марков пошутил:
— Похоже на московскую масленицу. Весёлые огоньки.
— Отойдите от окна, Сергей Леонидович, — попросил Деникин, — пуля — дура.
Деникин, по-видимому, думал, что он бравирует. Нет. Маркову давно всё равно было: жить или умереть. Ещё с Японской войны. В прошлом проблески — жизнь с детьми, с Марианной, но... это уже не повторится. Лучше умереть, чем прятаться в своей стране как преступник, едва ли не физически ощущая кровожадную ненависть одурманенной черни.
Утром, в Тихорецкой, стояли долго. Первый путь занял санитарный поезд,
Гармонист почему-то смотрел на Маркова, будто хотел сказать ему: «Никуда от нас не уедешь — вся Россия наша».
Возвращаясь с наполненным кипятком чайником и вновь пробираясь через площадку санитарного поезда, Марков столкнулся с женщиной, выходящей из вагона. Рыжие волосы повязаны белой косынкой с красным крестом, на плечи кокетливо накинута телогрейка, на лице улыбка, приглашающая к поцелуям, к ласкам, взгляд зелёных глаз, растапливающий лёд мужской твёрдости.
— Сергей Леонидыч! Какими судьбами? Белая папаха вам к лицу.
И похохатывание, зовущее к обыкновенной радостной встрече мужчины и женщины. А для чего же ещё жить на свете?
— Здравствуйте, Ольга Петровна. Я, знаете, вот... с чайничком. Ждут меня там, вагоне.
— Я так рада, — не говорит, а поёт. — А то мы и не попрощались по-хорошему.
И опять посмеивается, чтобы он понял, как это «по-хорошему».
— Такие события, вы же знаете... Еду вот в Екатеринодар и дальше.
— В моём вагоне и поедете. У меня отдельное купе под замком. Ценные продукты и медикаменты. Медицинский спирт, — и подмигнула. — Брат у меня фершал в екатеринодарском госпитале — устроил на поезд. Второй рейс катаюсь. По правде, так у нас не раненые, а всякие. Больше дезертиры. Ну, больные... Переходите ко мне. Наш поезд раньше вашего пойдёт.
— Нет, Ольга Петровна, — не глядя в глаза женщине, сказал генерал. — Лучшее, что мы можем сделать, — это попрощаться по-хорошему и забыть о Быхове.
— Что это так уж и забыть? Что ж я, не человек, что ли?
— Прощайте, Ольга Петровна.
Он осторожно, стараясь не толкнуть женщину, лучше б даже не прикасаться, обошёл её, быстро спустился из вагона на грязный снег и, не оглядываясь, побежал к своему вагону.
Женщина со злой обидой смотрела вслед, бормоча и едва не плача:
— Генералишка несчастный! Мной гребает!.. А сам и мужик-то так себе...
Посылала вслед непристойную брань. Думала: только крикнуть тем ребятам с гармошкой, кто такой в белой папахе, — в момент шлепнут, но решила, что не стоит грех на душу брать.