Наука умирать
Шрифт:
Бронепоезд задымил и быстро скрылся, уйдя на станцию.
Гром начавшегося боя напугал приблудную собаку, Дремавшую у дверей комендатуры, и прервал объяснения коменданта с Ольгой и сопровождавшим её матросом. Грохот выстрелов и разрывов перекатами ходил над станцией, уши пронизывала боль, сердце падало, хотелось зажмуриться, лечь и уползти куда-нибудь. Комендант решил перенести разбор дела подозрительных лиц в свой кабинет. По дороге он отшвырнул сапогом ластившуюся собаку, вроде бы белую, но густо покрытую грязью.
В кабинете латыш сидел
— Сам Автономов подписал! — горячо говорила Ольга.
— Автономия — есть контрреволюция, — грозно возразил комендант. — За это расстрелять. Я имею право приводить приговор в исполнение.
— Не автономия, а Автономов! Командующий Юго-Восточной революционной армией. За невыполнение его приказа — расстрел без всякого приговора, — заявил матрос вполне спокойно и сдвинул бескозырку на затылок.
— Кто к кадетам идёт — расстрел, — комендант теперь обратился к своим помощникам. — Кто не пускает, опять расстрел? Так я говорила, товарищи?
— К белым, конечно, контра переходит, — сказал один.
— А с другого боку приказ Автономова, — сказал другой.
— Автономия, Автономов, — пробормотал комендант и наконец решил.— Берите белый флаг и надо везти своих раненых.
— Это уж я сама устрою, — сказала успокоившаяся Ольга. — После боя. К вечеру.
Матрос, не прощаясь с Ольгой, быстро зашагал к своему бронепоезду. С подножки первой боевой платформы ему кричал командир — Олег Руденко:
— Бегом, Ярощук! Выходим на позицию кадетов бить! Сдал эту бабу коменданту? Пустит он её к белым или шлёпнет?
— Самого, твою мать, чуть не шлёпнули...
По бригаде Маркова из пушек и пулемётов били два бронепоезда. Они не выехали на открытое пространство, а стояли у станции, скрытые густыми посадками, и не дымили. Били поочерёдно гранатами и шрапнелью, особенно стараясь поразить батарею, стоящую на открытой позиции. Спасало лишь то, что лошади и орудия развезли грязь на казавшейся сухой полянке, и гранаты, падавшие в глубокое месиво, не разрывались. Но от шрапнели жертв была достаточно. Ларионов таскал раненых в кусты, к передкам.
Бригада Маркова пряталась от огня за железнодорожной насыпью. Сам генерал был здесь же. Он пробрался по кустам к батарее и обрушился на Миончинского:
— Почему не бьёшь по бронепоездам, твою мать? Я не могу поднять людей на пулемёты и орудия, а ты спишь... так тебя!..
— У меня нет снарядов на пристрелку. Я не вижу бронепоездов и не могу бить прямой наводкой. Они даже дымить перестали. У меня осталось столько снарядов, что я могу бить только наверняка.
Станция ожила, зашевелилась. На поле из-за станционных построек и посадок появились цепи серых шинелей. Марков опять был среди своих офицеров за насыпью. До наступающих красных оставалось шагов 600. Были слышны выкрики «Бей кадетов!» и
— Перебежками по одному! — скомандовал Марков... — Вперёд!
Некоторые выполнили команду, другие лежали, будто её и не слышали. Возмущённо кричали командиры рот, но ничего не менялось. Пулемёты и винтовки красных били непрерывно и прицельно. Не прерывался и поток раненых, переправляемых в тыл. Среди тех, кто пытался начать атаку и бежал вперёд за насыпь, к речонке Шелш, тоже стонали раненые. Появилась медсестра Маруся. Она смело перелезла через насыпь и, пригибаясь, побежала вперёд — надо же помочь тем, кто лежит там, на поле, истекая кровью. Вскоре она исчезла из виду. Думали, что погибла.
Красные цепи залегли. Бой затягивался.
Передали приказ:
— Генерала Маркова к командующему!
Марков поднялся и, почти не пригибаясь под пулями, быстро шагал туда, где висело в безветрии трёхцветное знамя. Палящее солнце высвечивало неформенную зеленовато-грязную куртку генерала.
— Который час, Сергей Леонидович? — спросил Корнилов прибывшего Маркова, сверкая диким азиатским взглядом.
— Два часа пополудни, ваше превосходительство.
— Я просил вас о ночном налёте, а вы закатили мне дневной бой. Хаджиев, собирайте конвой. Едем во вторую бригаду.
И больше не взглянул на Маркова.
Первый выговор за весь поход. Несправедливый выговор. Сам же всё видел, всё знает: бригада численностью менее двух тысяч наступает на пятитысячный гарнизон красных, поддерживаемый двумя бронепоездами. Бригада погнала бы красных, если б не тонула в грязи на дорогах и в степи. Если б снарядов у Миончинского было достаточно.
Не столько с обидой, сколько с удивлением смотрел Марков вслед командующему, пытаясь понять, что же произошло в мире, если даже Корнилов вдруг так изменился. Может быть, несбывшиеся ожидания? Вместо марша-прогулки к Екатеринодару такой тяжёлый бой? В Офицерском полку почти 150 убитых и раневых.
Сидели с Тимановским за насыпью. Тот достал бутылочку с пробкой-стаканчиком, осторожно, как лекарство, налил коньяк, распространяя аромат исчезнувшего прошлого. Марков выпил, вздохнул успокоенно, спросил:
— Что с Деникиным? Мне сказали — заболел.
Тимановский тоже выпил, спрятал бутылочку, достал трубку, закурил, взглянул на командира изучающее, как доктор.
— Чего смотришь, Степаныч? Я здоров.
— У меня был Гаврилыч. Его Деникин приглашал, чтобы он его осмотрел и нашёл болезнь. Гаврилыч нашёл бронхит. Антон Иванович знает, кто у нас Родичев, и объяснил ему, что лучше болеть, чем ссориться с Корниловым. У того какой-то свой план наступления.
— Хороший коньячок. Не забывают нас союзники. Давай свой план наступления рисовать. По-моему, только Миончинский поможет.
— Точно, Сергей Леонидович.
Под огнём, перебежками пробрались к батарее. Остановились шагах в ста от командного пункта Миончинского. К орудиям лучше близко не подходить — красные бьют прицельно. Спасает грязь — снаряды не взрываются, но шрапнель многих выкосила.
Миончинский по обыкновению был спокоен, только скашивал взгляд, если разрыв гремел слишком близко.