Наука умирать
Шрифт:
— Белая? Белых расстрелять! Я сам.
И вытащил маузер.
Линьков смотрел, как дёргается собака в предсмертных судорогах, царапая лапами землю, и с ужасом представлял, что скоро и он так...
Генерал Марков знал, что надо не только победить противника, но и в самой победе добиваться высшей точки успеха, Мало захватить указанный населённый пункт, мало взять пленных и трофеи, мало заставить врагов бежать — надо преследовать, окружать, добивать, чтобы уничтожить как можно больше тех, кто завтра снова повернёт штыки против него.
Въезжая в Георгие-Афипскую вместе с другими ротами Офицерского полка в сопровождении Боровского и Кутепова, Марков уже в мыслях был на берегу Кубани и рассматривал варианты быстрой успешной переправы. Ночью? В лоб или каким-нибудь хитрым обходом?.. Дорогу пересекла странная конная группа: двое всадников-артиллеристов вели в поводу ещё двух лошадей. Одного он узнал — прапорщик Брянцев.
— Что за прогулка, прапорщик?
— Лошадей своих ловили, ваше превосходительство. Разбежались от стрельбы.
— Ваш напарник сможет сам отвести лошадей на батарею? Тогда я даю вам задание, прапорщик Брянцев. Мне сейчас донесли, что второй бронепоезд красных вооружён лишь пулемётами. Он только что отошёл от станции и двигается очень медленно из-за какого-то повреждения. Наши 5-я и 6-я роты наступают вдоль полотна справа и вполне могут остановить этот хилый бронепоезд, атаковать и разгромить. Скачите следом за ними и передайте мой приказ командирам рот. Пусть не боятся пушек, которых там нет.
На станции Маркова встретили верные помощники — Тимановский и Родичев. Рельсы, на которых сверкали отблески догорающих пожаров, уходили в темнеющую степь. За ней — Кубань и Екатеринодар. Там впереди вдруг заработали пулемёты и винтовки.
— Версты две, не больше. Да, Степаныч? Это наши роты берут бронепоезд.
— Вовремя вы послали прапорщика, Сергей Леонидович, — сказал Боровский, не показывая обиды на то, что командир бригады командует через голову командира поляка. — Мы с Александром Павловичем планируем собрать волк здесь, на станции, выставить охранение и дать людям отдых. Они выдержали тяжелейший бой.
— Отдых до утра необходим, ваше превосходительство, — подтвердил Кутепов, как обычно вскидывая голову, выставляя вперёд бородку и поправляя фуражку.
— От командующего я никаких распоряжений не получал, — сказал Марков. — Что-то штаб начал нас забывать.
— Во 2-й бригаде любимчики-красавцы, — с усмешкой сказал Боровский, от которого исходил лёгкий запах спиртного, — Неженцев, Скоблин...
Кутепов быстро, с удивлением взглянул на генерала. Я отвернулся в сторону площади, где ещё лежали трупы, бродили офицеры, собираясь в группы, некоторые что-то пили и закусывали. Марков понял обоих — и стремящегося соглашаться с начальником, и не допускающего критического вольнодумства по отношению к высшему командованию. Оба не нравились.
— Отдыхать
Боровский и Кутепов, получив указания, разъехались собирать полк. Марков со своими помощниками намеревался где-то отдохнуть, но к нему подбежал солдат-посыльный из Кубанского полка и доложил, что за станцией, в медпункте с флагом красного креста обнаружены оставленные противником, медсестра и два раненых офицера.
Впереди перестрелка заканчивалась — замолчали пулемёты, и лишь редкие выстрелы винтовок ещё пробивали наступающую вечернюю тишину.
— Там наши заканчивают, — сказал Марков удовлетворённо. — А медицина по твоей части, Гаврилыч. Ладно, посмотрим вместе. Здесь близко.
5-я рота под командованием штабс-капитана Некрашевича, получив приказ Маркова, залегла шагах в трёхстах от железной дороги и ожидала подхода медленно движущегося бронепоезда «Слава революции». Брянцев попросил разрешения участвовать в бою — до сих пор он видел противника только издали и не убил сам ни одного ненавистного красного. Их поражали снаряды, которые он вгонял в ствол и со звонким ударом запечатывал поршнем затвора. Теперь он сам будет убивать. Лошадь Брянцев оставил в лощине вместе с лошадьми командиров.
— Открываем огонь залпом, — командовал Некрашевич. — Только по моему сигналу!
Над насыпью малиновые полосы заката прорывались сквозь серую гущу облаков, сумерки возникали в разросшихся придорожных посадках и расплывались над чёрной линией рельс, чётко разделивших землю и небо.
— Полоса отчуждения, — сказал офицер, устроившийся в цепи рядом с Брянцевым.
Они оба лежали, укрывшись за кочками, ощетинившимися сухой прошлогодней травой.
— Именно отчуждения, — согласился Брянцев. — Здесь — мы, там — они.
Бронепоезд приближался невыносимо медленно — сердце едва выдерживало ожидание. Паровоз, окутанный дымом, беспомощно пыхтел. Приблизился к цепи и почти остановился. Брянцев ужаснулся — заметили. Дым рассеялся в вечернем неподвижном воздухе, открывая тускло-зелёное железо, несущее смерть. Полоса отчуждения; здесь — мы, офицеры, дружно сражающиеся за Россию, там — чёрные стволы пулемётов. Пять или шесть платформ — броневых коробок. На некоторых открыты торцевые двери, в проёмах стоят чёрные люди в чёрных бескозырках с чёрными лентами. Цепь раза три длиннее поезда.- Смотришь, как из одного мира в другой — чужой и страшный.