Навь и Явь
Шрифт:
– Больная ты на голову, что ли? – возмутилась Добронега. – А ну, перестань! Пошла прочь из моей опочивальни! Разлеглась тут… извращенка!
У Санды вырвался продолжительный стон: похоже, она добилась желаемого. После, открыв затуманенные глаза, она проронила сквозь глубокое, тяжкое дыхание:
– Как будто сама там побывала…
– Да пошла ты! – рассердилась княжна, брезгливо морщась. – А ну, топай отсюда сей же час! Мне теперь из-за тебя постель перестилать придётся! Как я лягу после того, что ты тут творила?
Взгляд Санды
– Очень даже просто ляжешь, – сказала она с клыкастой улыбкой.
Княжна ничего не успела ответить: сердце ей пронзил кинжал – не выкованный из твёрдой хмари, а обычный, стальной, с усыпанной драгоценными камнями рукояткой.
Окна во дворце закрывались плотными занавесями: только так можно было вытерпеть мучительно яркий день. Дамрад пробудилась от хмельного сна с тяжкой, сверлящей череп болью и гадкой обречённостью на душе. Чувство это скользкой, ядовитой тварью придавливало владычицу, а тут ещё этот отвратительный вкус куриного помёта в пересохшем рту! Вода в кувшине согрелась, и Дамрад потребовала свежей, прохладной. Кажется, она здорово отыгралась на княжне и оставила на её теле много укусов – наверно, девочка сейчас дуется. Ещё будет кочевряжиться в следующий раз… Пожалуй, было бы неплохо как-то загладить свою вину.
Соображая гудящей, больной головой, каким подарком задобрить девушку, Дамрад совершила омовение со своим любимым душистым мылом, несколько ящиков которого были предусмотрительно взяты ею с собой из Нави. После этого владычица блаженно млела под умелыми и нежными руками служанок, натиравших её тело питательным маслом, а самую хорошенькую из них даже ущипнула за ляжку. Лениво проползла мысль: не завалить ли милашку в постель, чтобы облегчить похмелье? Нет, потом придётся опять мыться…
Немного освежённая и взбодрившаяся, она выпила чарку вина исключительно в лечебных целях, после чего направилась к Добронеге, дабы удостовериться, что княжна в порядке после вчерашних жестковатых утех. Девушка лежала в постели, укрытая одеялом под самый подбородок, и Дамрад, подойдя, усмехнулась:
– Какая соня! Ну, впрочем, хороший отдых тебе не помешает.
Приглядевшись, владычица нахмурилась: бледность лица княжны была слишком резкой, мертвенной, а струйка воздуха не согрела пальцы Дамрад, поднесённые к ноздрям девушки. Откинув одеяло, повелительница навиев разгневанно вскрикнула: точно напротив сердца Добронеги виднелась ранка от кинжала – кровь на рубашке уже подсохла и потемнела.
Служанки тряслись и рыдали:
– Мы… мы… мы… боялись тебе докладывать, государыня…
– Кто?! – взревела Дамрад. – Кто это сделал? Найти и обезглавить!
– Тебе придётся казнить меня, матушка, – прозвучал вдруг насмешливо-язвительный, торжествующий голос дочери. – Но ведь ты этого не сделаешь, верно?
Дамрад круто повернулась, словно вытянутая плетью между лопатками. Стучащий шум крови в висках накатил внезапным, горячим приступом, череп налился тугой, разрывающей изнутри болью, и владычица перестала чувствовать ногами пол. Несколько мутных мгновений, полных жгучего мучения – и припадок начал медленно отпускать, оставляя в теле тошнотворную слабость. Дамрад обнаружила себя сидящей на лавке и
– Матушка, ну прости меня, – говорила она, выводя пальчиком заискивающие каракульки на колене владычицы. – Выйдя из твоей опочивальни, она оскорбила тебя за глаза, обругав непристойным словом, и я не могла спустить ей это с рук. Особой беды не вижу: она же не из нашего народа, а из этих людишек! Чего их жалеть?
Дамрад боролась с жарким, гневным дыханием, переполнявшим её грудь до полуобморочной истомы. Ни в какие сказки об оскорблениях ей не верилось, налицо было убийство из ревности, и убийца сидела возле её колен, взирая на неё большими невинными глазами и сложив губки милым бутончиком – этакая набедокурившая девочка, разбившая любимую мамину чашку. Все предшествовавшие события наводили на мысль, что Санда просто избавилась от соперницы, которая стала забирать себе слишком много внимания Дамрад. И она даже не скрывалась, не отрицала своей причастности, непоколебимо уверенная в своей полной безнаказанности.
– Ты же не отдашь приказ отрубить голову своему Сокровищу, матушка? – Санда облокотилась на колени владычицы с вкрадчиво-ласковой, обольстительной улыбкой.
Оттолкнув её, Дамрад встала.
– Нет, такого приказа я не отдам, – сказала она с непреклонным, ледяным звоном в голосе. – Но вот высечь тебя плетьми – вполне! Также я лишаю тебя своей благосклонности и подарков на полгода. Это уже слишком, Санда. Мне нравилась эта девушка, а ты… Ты – избалованная, зарвавшаяся девчонка, которую давно следовало поставить на место!
– М-м, плетьми? – Пальчики Санды игриво прошагали по плечу Дамрад, дыхание защекотало ухо. – А потом ты привяжешь меня к кровати, и мы поиграем в палача и жертву, да?
– Хватит этих кривляний, – холодно ответила владычица. – Это не постельная игра, а настоящее наказание. Тебя будут сечь, пока твоя кожа не лопнет и не потечёт кровь, а все будут смотреть на твой позор. Моё терпение не безгранично, и сегодня ему пришёл конец. Довольно с меня твоих выходок!
Глаза дочери подёрнулись ледяной тьмой, став колкими и безжалостно-ядовитыми.
– Ты ещё об этом пожалеешь, матушка, – прошипела она.
– Ты смеешь мне угрожать, соплячка?! – взорвалась Дамрад. Ярость разрывала грудь, от внутренней бури трещали рёбра и натягивались нервы, перед глазами смыкалась пёстрая пелена. – Взять её немедленно! Пятьдесят плетей!
Голос Дамрад проревел неузнаваемо и страшно, и побледневшая Санда отшатнулась и вскрикнула. Стража немедленно схватила её и поволокла, а она извивалась и верещала, скаля белые клыки:
– Будь ты проклята, матушка! Чтоб тебе провалиться! Ты пожалеешь, горько пожалеешь, что выбрала её, а меня предала!
С обугленным, помертвевшим сердцем Дамрад медленно поплелась в главную палату дворца и опустилась на престол. Уставившись немигающим взором в пол, она сверлила эту точку, пока пёстрая пелена не начала смыкаться круглым оконцем перед глазами.
В себя её привело бормотание слуги, докладывавшего о приходе главного воеводы Дархама и нескольких тысячников. Усилием воли стряхнув с себя горькое оцепенение, Дамрад устремила взор на своих военачальников, которые предстали перед ней с такими вытянутыми, потемневшими от отчаяния лицами, что недоброе предчувствие заползло в душу владычицы ледяной ящеркой.