Наваждение
Шрифт:
— Они все время занимались сексом в нашем старом доме.
От этих слов у него все в голове помутилось.
— Может быть, они собираются пожениться, — сказал он.
— Моя мама никогда снова замуж не выйдет, — ответила девочка. — Никогда. — Она натянула на себя одеяло. — Ты ляжешь когда-нибудь в постель или нет?
Рон залез под одеяло и лег на самый краешек, повернувшись к ней спиной. Свет фар проезжавшей машины осветил сквозь жалюзи стену, около которой стояла кровать, и стал подниматься по стене к потолку.
— Мы могли бы поиграть, — шепнула она.
Под самым потолком
— Хорошо, — сказала она. — Ты будишь Фил, а я — Кэрол. Нашего ребенка зовут Венди, а коня — Мисти. — Она подвинулась к нему поближе. — Венди весь день колобродила, — произнесла она голосом кукольной женщины. — Надеюсь, она не заразилась дифтеритом.
Рон понятия не имел о том, что такое дифтерит, но сказал:
— Я тоже.
— Тише говори, — цыкнула девочка.
— Я тоже, — буркнул он.
— Просто ума не приложу, что бы я делала без Мисти. Он так мне помогает. — Ее рука скользнула вокруг талии Рона.
У него произошло непроизвольное семяизвержение, но поскольку такое с ним случилось в первый раз, он решил, что от нервного напряжения обмочил пижамные штаны.
— А теперь ты что-нибудь говори, — сказала Дженни, слегка толкнув его локтем.
— Я… — У него перехватило дыхание. — Мне надо…
— Что, дорогой?
— Спать.
— А ты не хочешь сначала меня поцеловать?
— Хватит, Дженни. Я серьезно тебе говорю.
Она убрала руки, встала с кровати и сказала:
— Ладно.
Казалось, девочка все еще играла в свою игру, но теперь она скорее была похожа на писклявую младшую сестричку, которая радостно делает то, что ей говорят.
— Спокойной ночи, — бросила она уже из коридора.
Рон подождал, пока за ней захлопнется дверь, и включил свет. Ему уже стало ясно, что произошло, и он думал о том, что, наверное, в их дом пришла какая-то злая сила, вселившаяся во всех его обитателей. Правда, в себе он зла не ощущал, но, может быть, так это и было задумано — злая сила подавляет чувство вины. Этим вполне можно объяснить, почему его папа и госпожа Лосон могут заниматься сексом в каких-то нескольких футах от собственных детей. Они все время занимались сексом в нашем старом доме.Если это правда, они должны были этим заниматься еще до того, как умерла мама, ведь с тех пор, как это случилось, отец его никогда после ужина не выходил.
Но даже эта мысль — при всей своей омерзительности — не вызвала в нем ни отвращения, ни обиды. Он вообще с трудом мог представить, о чем идет речь.
Рон повернулся и уставился в стену, с другой стороны которой спала Дженни.
Утром он поверить не мог тому, что за завтраком все было совершенно как всегда. Дженни читала книгу об уэльсских пони и поглядывала на часы. Когда он попросил ее передать ему молоко, она взглянула на него как на пустое место. Теперь он прекрасно знал, что его отец и госпожа Лосон — мастера по части притворства. Но его не переставало поражать, что они никак и ни в чем не проявляли своих отношений. Когда госпожа Лосон, проходя мимо, прижимала папу к холодильнику, она не забывала говорить:
— Ой, я извиняюсь.
После того как все ушли, он стал рыться в ящиках стола Дженни. Там лежали блокнот,
Ночная рубашка Дженни висела на крючке с внутренней стороны двери, он подошел к ней и провел рукой по мягкой ткани. Ему пришло в голову, что на всякий случай надо бы под пижамные штаны надевать трусы. Может быть, Дженни знала, что происходит с мальчиками — она вообще развита не по возрасту, — а если нет, он даже представить не мог, как это ей объяснить. Вместе с тем он прекрасно могвообразить, как она спрашивает: «Эй, ты почему весь мокрый?» Тогда ему ничего не оставалось бы делать — только прыгнуть вниз с моста на улице Блур. А чтобы наверняка расшибиться насмерть, а не остаться потом на всю жизнь придурком, прыгать надо с того места, откуда дальше всего до земли…
Ни в ту ночь, ни в следующую она к нему не приходила, и Рон хорошо понимал почему. Обе ночи он лежал без сна часов до двух, оставив дверь в спальню открытой, но из коридора не доносилось ни звука.
На третье утро он поймал ее, когда она шла на завтрак. На ней было одно из ее старомодных мешковатых платьев — из красноватого вельвета с беленькими бантиками на рукавах.
— Эй, — прошептал он, прижавшись к перилам, — как ты думаешь, когда мы снова сможем поиграть?
Не оборачиваясь к нему, она чуть склонила голову:
— Что, прости?
— Сама знаешь, — сказал он. — В Фила и Кэрол.
— Ах, это, — произнесла она, и лицо ее залила краска. — Знаешь, дело в том, что я не думаю, что твоему папе все еще нравится моя мама.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Просто она ему больше не нравится. — Она коснулась родинки.
— А почему не нравится?
— Откуда мне знать? — И стала спускаться вниз по ступенькам.
В ту ночь она к нему пришла. Он, должно быть, заснул, как только закрыл глаза, потому что последним, что ему запомнилось, было одеяло, которое он натягивал на плечи.
— Фил, Фил! — Она лежала рядом с ним. — Ты проснулся?
— Привет, Кэрол.
Не успел он к ней повернуться, как она его обняла. Девочка прижималась к нему, извивалась и корчилась.
— Ах, мой дорогой, дорогой, дорогой, — шептала она.
Он сжимал в руках ее ночную рубашку.
Когда все кончилось, она затихла, как будто почувствовав, что в нем что-то изменилось. Рон взял ее за плечи. Она казалась на удивление хрупкой, как одна из моделей его самолетов. Он спросил, уверена ли она в том, что ее мать не вернется в их комнату. Она ответила:
— Ага. — Голос ее при этом звучал будто спросонья.
Рон снова начал волноваться.
— Лучше бы нам не засыпать, — сказал он ей своим обычным голосом.
Тело ее напряглось.
— Я не засну, — сердито сказала она и отодвинулась от него.
— В чем дело? — Неужели она поняла, что он напрягся?
— Венди нужна бутылочка.
До него дошло, в чем было дело.
— Но, дорогая моя, — сказал он голосом Фила, — ты даже не хочешь меня перед сном поцеловать?